Зеленый рыцарь - Айрис Мердок

— Почему это вообще могло произойти?

— Ты прекрасно понимаешь причину, — Голос Лукаса прозвучал холодно и решительно, — Почему Каин убил Авеля? Почему Ромул убил Рема? Мне всегда хотелось убить тебя, с того самого момента, как я узнал о твоем существовании. Давай не будем попусту тратить время на очевидные побуждения.

— Да, но побуждения не равносильны действиям… Не я виноват в том, что появился на этот свет… И я никогда не испытывал к тебе враждебных чувств, всегда делал то, что ты хотел, то есть всегда старался угодить тебе… Я отношусь к тебе с искренней симпатией, люблю тебя, ведь ты же мой брат.

— Несомненно, это твоя импульсивная натура побудила тебя произнести столь пустые слова, — заявил Лукас, — Гораздо более могущественные, более жестокие и более реальные силы, не сравнимые с твоим легковесным пустословием, предопределили причины того, не случившегося события. Отлично, теперь все прояснилось, и мы можем предать прошлое забвению.

— Ничего себе отлично! Я должен признать реальность каких-то сил, хотя мне непонятно, почему они способны так завладеть человеком… Но я не осознаю эту ситуацию в целом, то есть всего случившегося. Что ты делал после того, как отослал меня, зачем ты остался там? Я хочу узнать.

— Как же ты беспомощен и наивен. Неужели ты сам ничего не соображаешь? Тот человек был еще жив. На мне лежала ответственность за его травму. Надо было позаботиться о том, чтобы он получил быструю медицинскую помощь.

— Ты же мог просто убежать и сообщить, что нашел раненого человека.

— Я уже сказал, что ответственность лежала на мне. И мне пришлось позаботиться о нем.

— Ладно. Но ты никому не сообщил обо мне о том, что я тоже там был и…

— Естественно, не сообщил. А зачем? Это было мое дело. И я не собирался подвергаться двойному наказанию!

— Двойному?

— Да, за неудачную попытку убить тебя и за убийство случайного прохожего.

— Ты сказал, что ударил его зонтом. Но у тебя же не было с собой зонта.

— Верно, зато у тебя был.

— Мне казалось, я забыл его. О господи! Так ты все продумал, всех обманул. Ты велел мне унести эту биту.

— Я саданул твоим зонтом по дереву и вымазал его в крови. Не забывай, тебя там вовсе не было.

— Но… Ох, Лук, какой ужас! Ладно, ладно, я понимаю. Но он-то ни в чем не виноват, почему ты ударил его?

— Он стал непрошеным свидетелем. Помешал мне в один из самых главных моментов моей жизни, возможно, в самый главный момент. Думаю, я ударил его исключительно в порыве ярости. Естественно, я не собирался убивать его, просто в руках оказалась эта тяжелая штуковина. Спасибо, кстати, что ты принес ее обратно. Спасибо и за то, что унес ее, уж если на то пошло.

Лукас развернул бумажный сверток, положенный Клементом на стол. Клемент подался вперед. Он вновь увидел злосчастную бейсбольную биту, ту самую, что играла решающую роль в «Собачках», игре значительно более жестокой, чем представлялось их матери, которой Клемент не смел показывать свои синяки и кровоподтеки. Вспоминая детство, Клемент понял, что Лукас придумал всю эту игру просто для того, чтобы иметь возможность помучить младшего брата. В те давние времена, однако, она действительно казалась просто игрой, окрашенной поначалу обаянием тайны. Лукас придумал правила, по которым он имел право считаться отбивающим мяч игроком. В редких случаях, когда бита доставалась Клементу, в силу вступал другой набор правил. Однажды Лукас решил усовершенствовать биту, выдолбив в ней дыру и залив туда расплавленный металл, полученный из оловянных солдатиков Клемента. Вскоре после этого, когда Клемент наконец осмелился отказаться от игры, Лукас согласился с таким решением, вероятно сообразив, что серьезная травма брата могла развеять миф об их взаимной дружеской привязанности, который он благоразумно предпочитал хранить. В сущности, как позже понял Клемент, жизнь нередко создает подобные мифы, но их обман очень трудно распознать, если в них содержится доля правды. Порой их игра вовлекала обоих. Клемент упорно восхищался братом, искренне любил его, и, вероятно, именно эти чувства побудили Лукаса сыграть ту роль, которую Клемент так удачно подкинул ему. С удовольствием (и не только в детстве) Лукас всячески дразнил Клемента и, казалось, с одобрением относился к его сообразительности и спокойным ответным реакциям. Так это представлялось Клементу. Кроме того, он убедил себя, что сущность их взаимоотношений является тайной, которую ему, во всяком случае, полагалось хранить. И вот сейчас Клемент и Лукас в полном молчании уставились на орудие убийства. Потом они взглянули друг на друга. Лукас вздохнул. Клемент направился обратно в темный конец гостиной и вновь опустился на стул возле книжного шкафа.

— Да, но он же не угрожал тебе, — заметил Клемент. — Разве он пытался напасть на тебя, украсть твой бумажник, как говорилось в суде… Или еще что-то в этом роде?

— Он пытался помешать мне убить тебя. И преуспел.

— О… боже… ты уверен?

— Конечно. Он бросился ко мне и хотел схватить меня за руку. По-моему, даже произнес: «Нет, нет!»

— Значит, он не собирался нападать, не собирался грабить тебя, а пытался остановить. Но разве он не сообщил, что имелось оружие нападения?

— По-видимому, этому помешал мой адвокат. Сам я заявил лишь, что мне показалось, будто он хочет напасть на меня. И добавил, что, возможно, у него и не было преступных намерений. Пресса, общество и моя незапятнанная репутация довершили остальное. У меня не было никакого видимого мотива убивать его. Версию о превышении мной меры самозащиты вскоре отклонили. Один из врачей, правда, усомнился в том, что я нанес такую травму обычным зонтом, но на его слова никто не обратил внимания.

— Но тебя же, наверное, спросили, что ты делал в таком странном месте? Не сказал же ты, что решил поискать там светлячков?

— Я решил, что светлячки слишком запутают дело. Просто сказал, что меня внезапно потянуло на природу.

— Возможно, его, беднягу, тоже… Подумать только, какое несчастье свалилось на того невинного парня. Ведь он даже не пришел в сознание, чтобы рассказать свою версию событий. Но кто же он все-таки такой?

— Не знаю.

— Ты подразумеваешь, что тебе не хочется знать. Мы тоже ничего не выясняли. Мы даже не ходили на судебные заседания.

— Я ценю вашу деликатность. Да. Мне ничего не хотелось знать, адвокат приглашал меня в суд только в случаях крайней необходимости, а сам я не проявлял интереса к ходу следствия и мнениям газетчиков. По-моему, он был связан с какой-то торговлей. Не помню, чтобы в суде упоминали о его семье.

— Понятно. Ты вычеркнул все эти воспоминания. Неужели ты не испытываешь раскаяния?

— Не говори глупости. Конечно испытываю.

— Ну и с чем же мы теперь остались?

— О чем это ты?

— Лук, произошло нечто совершенно ужасное. Ты говоришь, что раскаиваешься, я не спрашиваю, испытываешь ли ты угрызения совести. Я думаю сейчас о том, как повлияло это происшествие на нашу жизнь, нашу с тобой жизнь, и что произойдет с нами в дальнейшем.

— Ты имеешь в виду, не намерен ли я повторить попытку? Нет. Видимо… как ни странно это звучит… один человек может умереть за другого… вся былая ненависть куда-то исчезла.

— Да уж, исчезла! Значит, он отдал свою жизнь за меня?

— Не романтизируй ситуацию.

— То есть ты прощаешь меня…

— Какая идиотская терминология. Нет, я имею в виду только то, что у меня отпало желание убивать тебя. Я хотел и попытался… с давних пор я тащил это бремя как своеобразный Долг… но теперь я от него избавился.

— Мне… Мне приятно, конечно, слышать такое… но…

— Может, тебе хочется, чтобы я дал клятву не посягать отныне на твою жизнь?

Клемент помедлил в нерешительности. (Каков же правильный ответ?)

— Да.

— Ты разочаровываешь меня.

— Ах… — (Ответ оказался неверным.)

— Не важно. Как честный историк я клянусь, что не собираюсь убивать тебя и не буду делать для этого новых попыток. Ну что, ты доволен?

— Спасибо. Но мне хотелось бы сказать… надеяться… что теперь мы сможем… забыть все ужасные и горькие обиды и… стать… в общем… друзьями… хорошими друзьями…

— Ну и идеи у тебя! Ты подразумеваешь примирение, взаимное прощение, согласие, новое понимание? Нет.

— А что же тогда будет?

— Не знаю. Какое это имеет значение? Вскоре я намерен уехать в Америку. Вероятно, там и останусь.

— Лукас, не будь таким жестоким.

— Вот уж нашел жестокость! По-моему, я даже сделал тебе одолжение.

— Ты сделал мне одолжение?!

— Ты же хотел обсудить все более основательно, и мы обсудили. Я мог бы просто отказаться видеть тебя. Ты же не думаешь, надеюсь, что мне нравится весь этот бред?

— Ну, мне он тоже не нравится. Я не могу отделаться от ощущения, что ты мне что-то должен. Мне кажется, что мы могли бы вынести из всей этой неописуемо жуткой истории хоть что-то полезное… ну, как я уже и сказал, наши отношения могли бы улучшиться, учитывая, что мы вместе прошли через такие испытания.