На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

Эта вереница человеческих голов в остроконечных, рогатых шапках словно ныряла в беловатых, колеблющихся волнах утреннего тумана.

Темные массы развалин Чардары остались сзади. Камыши все еще были очень густы. Местами попадались выгоревшие пространства, они давно были выжжены, и сквозь черные остатки обгорелых стеблей уже пробивалась сочная, молодая зелень новых побегов.

Босые ноги, непривычные к ходьбе, вязли в сыпучем береговом песке или скользили по жидкой солонцеватой грязи полувысохших затонов. Путешественники ворчали и ругались, когда им приходилось, при неосторожном шаге, накалываться на острые камышовые стебли или путаться в волокнистых корнях прибрежной растительности.

Все были в самом скверном расположении духа.

Скоро стало совершенно светло. Туман, покровительствующий беглецам, рассеялся под влиянием косых лучей восходящего солнца; слегка волнистая линия горизонта, развертываясь все далее и далее, открывалась перед глазами.

– Ну, теперь смотри в оба, – предостерег сзади всех идущий узбек.

Стал и Батогов «смотреть в оба», не увидит ли чего-нибудь утешительного.

Проведенная на отдыхе ночь, во время вчерашнего бега взмученные большими переездами лошади барантачей, которые не могли идти так скоро, как свежие, застоявшиеся кони казаков, и ходьба пешком – замедлили побег барантачей. Если бы даже погоня и замедлила в городе с неизбежною в подобных случаях канцелярскою процедурою в сборах, то она все-таки имела время «стать (как выражаются) на хвост» барантачам. Последние тоже хорошо знали все эти обстоятельства, и игра становилась с каждою минутою рискованнее. Да к тому же и местность, до сих пор изрытая, холмистая, густо заросшая, стала заметно ровнее с удалением от Дарьи, и камыши стали реже и реже, уступая место низкой, колючей степной растительности.

Вдруг Батогов почувствовал, что его схватили за шею и повалили на землю.

«Ну, резать хотят!» – подумал он и тоскливо сжался, предчувствуя, как сейчас холодное, кривое острие ножа вопьется ему в горло.

– Слышишь, собака, если ты дохнешь громко, тут тебе и конец, – шепнул ему на ухо джигит, лежавший ничком рядом с ним.

Покосился Батогов на остальных: лежат все смирно, не пошевельнутся, казалось, что и дыхание даже затаили, только чуть кивает белая верхушка шапки Сафара, когда тот слегка приподнимал свою темно-бронзовую голову, чтобы посмотреть, что делается там, как раз между двумя опаленными кустами камыша, за этим солонцеватым гребешком, поросшим колючкою и высокою полынью.

Две маленькие степные черепахи медленно ползли друг за дружкою у самых голов лежащих, словно принимали их не за живые существа, а за груды неподвижного камня, но вдруг увидели, как кивнула Сафарова шапка, и спрятались в свои серые скорлупки. Два дымчатых ястреба носились в воздухе, плавно кружа над лежащими. Эти крылатые хищники приняли за трупы неподвижно лежавших хищников двурукой породы: жадных птиц особенно манили голые части тела пленника, не прикрытые рваным бельем и зиявшие кровавыми рубцами и ссадинами.

Вдали двигалась кучка всадников. Не более версты отделяло их от того места, где залегли барантачи. В этой медленно двигавшейся группе ничего не мелькало яркого, это-то отсутствие красных точек и напугало так беглецов: они издали узнали серые рубашки казаков и неторопливую, медвежью походку их коренастых лошадок.

Узнал их и Батогов, и самая жгучая, самая порывистая радость охватила все его существо. Он задрожал даже, он хотел громко закричать: «Сюда, сюда!» Он хотел вскочить.

– А этого хочешь? – шепнул ему на ухо кто-то и сильно надавил на затылок. Батогов зарылся лицом в мелкую песчаную пыль.

– Зарежу прежде, чем рот разинешь, – шепнул ему тот же голос.

«Господи! – подумал Батогов, – ну, я буду лежать, я буду молчать… Ведь они сами увидят: они едут так близко – ведь не слепые же они, в самом деле… Они сюда повернули… они рысью поехали… они заметили…»

– Велик и един Аллах, велик и силен Магомет, пророк его! – шептал Сафар.

Прочие тоже бормотали что-то, уткнувшись носами в землю.

– Все равно зарежу: пропадем мы, пропадешь и ты вместе с нами, – шептал джигит прямо в ухо Батогову.

«Эх, коли б не связаны были руки!..» – подумал Батогов, и крупная слеза, совсем помимо его воли, покатилась по грязной щеке и нестерпимо защекотала, пробираясь у него под носом…

Казаки были так близко, что можно было рассмотреть уже кое-какие подробности. Холщовый китель ехавшего впереди офицера отличался своею относительною белизною от казачьих рубах; медный рожок трубача сверкнул несколько раз на солнце. Рыжий меренок звонко заржал, вытянув горбоносую голову, и это ржание так ясно отдалось в ушах притаившихся барантачей, словно животное было не более как в двадцати шагах… Чу! Говорят… смеются…

– Велик и един Аллах!..

– Сто-о-о-й! – доносится по ветру команда офицера.

Казаки остановились.

– Дальше – шабаш! – слово в слово доносится голос.

В мертвой, тихой, как могила, степи каждый малейший звук слышен далеко и ясно.

Несколько казаков, дребезжа оружием, слезают со своих высоко навьюченных седел; усталые кони фыркают и отряхиваются.

– У кого, ребята, огонь есть? – спрашивает офицер.

– Ишь мы сколько за Чардары проперли, – говорит кто-то и рукою показывает.

– Генерал сказывал: за Чардары не переходить, как сейчас, – то и назад.

– Нешто их теперь догонишь? Они, чай, уже за Гнилыми колодцами дуют.

– Одвуконь2 беспременно.

– Что же, отдыхать, что ли?

– Чего тут в степи делать? На Дарью погоним…

Барантачи лежали, слышали все от слова до слова и ничего не понимали.

Батогов тоже все слышал – но он все понимал.

– Глазом моргнуть не успеешь, – прирежут, – лезет ему в ухо, а у голой шеи ползет что-то холодное.

– Един Аллах и Магомет пророк его… – шевелятся тонкие губы Сафара.

На горизонте показались три точки. Эти точки быстро двигались по направлению к реке. Казаки суетились. Те, кто слезли с лошадей, стали поспешно садиться.

Погоня разделилась: человек десять поскакали в объезд, остальные, рысью, пошли прямо к Дарье, быстро удаляясь от барантачей, свободно переводивших дух и даже приподнявшихся немного, чтобы удобнее следить за уходившими казаками.

– Это, значит, бита, – мелькнуло в голове Батогова, и ему ясно представилась дама червей с надогнутым углом и с потертым крапом. – Ну, не судьба, – произнес он громко, так, что Сафар обернулся к нему и удивленно посмотрел на пленника.

– Эге, – начал узбек, – это они за нашими лошадьми подрали.

Барантачи выждали, пока на горизонте не было видно ничего сколько-нибудь подозрительного, и тронулись дальше.

Часа через два ходьбы перед ними раскинулась необозримая, гладкая, как морская поверхность, степь. Это было преддверье бесконечной степи Кызылкум, которая отсюда на юго-запад тянется вплоть до самой Амударьи и до берегов Аральского моря. Редкий, остролистый ранг (род степной осоки) несколько связывал сыпучие пески, кое-где торчали высокие стебли прошлогоднего