На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

общая страсть мучить своих пленных, без всякой для себя надобности. Только корысть заставляет их не доводить эти мучения до конца, до смерти измученного.

А всадники все неслись и неслись. Уже давно населенные места остались позади. В стороне дымились кибитки кочевников; несколько двугорбых, косматых верблюдов паслись в зарослях. Местность была совершенно ровная, вдали синела туманная полоса Сырдарьи.

– Стой! – крикнул узбек в красном кафтане.

Вся партия остановилась.

– Это наши прошли, – указал он на частые следы подкованных конских ног, пересекавшие дорогу.

– А может, и не наши, разве тут мало народу ездит.

– Нет, наши, – произнес узбек. – Вон круглые подковы чалого… Они прошли туда, – он указал рукой направо, – они здесь раньше нашего прошли, и, обглодай мои кости собака, если они не прошли много раньше нас.

– У них нет этого дурацкого мешка.

Джигит кивнул на Батогова.

– Поспеем и мы, чего стали? – вмешался третий. – Дарья не далеко, – к ночи будем на месте. Гайда, вперед!

– Не дойдет, проклятая, – говорил узбек, когда вся группа снова тронулась в путь. Он со всего размаха вытянул по крупу белого коня, тот засуетился, рванулся, ноги усталого животного заплелись, и оно, споткнувшись, грянулось на землю.

Упавшая лошадь придавила ногу Батогову, его колено словно хрустнуло. Задыхаясь от густой пыли, набившейся ему при падении в нос и в рот, он стонал и судорожно рвался, бесполезно пытаясь освободить свои руки.

Удары нагаек заставили бедного коня скоро подняться на ноги. Батогова поправили на седле. Поехали дальше.

Солнце низко спустилось, когда прибыли на песчаный берег Сырдарьи. Было тихо кругом, только сыроватый ветер, подымаясь от реки, слегка рябил ее гладкую, желтоватую поверхность и шелестил в камышовых зарослях. На песчаных отмелях бродили чубатые цапли, несколько чаек, вскрикивая своим металлическим голосом, носились над водою. Вдали, на противоположном берегу, сквозь густые камыши, виднелись серые глиняные массы развалин Чардары.

Поправили седла, подтянули подпруги. Один из всадников отвязал длинный волосяной аркан, который висел у него за седлом, и, сложив его вдвое, продел под брюхом лошади Батогова. Два джигита стали по бокам и взяли концы веревки. Эта предосторожность была принята для того, чтобы измученная лошадь под пленником, выбившись из сил, не пошла бы ко дну со своим всадником. Вперед поехал узбек на Орлике, за ним потянули Батогова, сзади, несколько поотстав, ехали остальные. В таком порядке пустились в воду.

Насторожив уши, отфыркиваясь, распространяя вокруг себя целые водопады брызг, вошли лошади в реку, и скоро вода начала достигать им до самого брюха. Орлик, вытянув морду, на ослабленных поводах, порывисто плыл наискось против течения, за ним поплыли и остальные лошади. Конский храп и ободрительные голоса джигитов неслись над водною поверхностью.

В камышах, на противоположном берегу, что-то закопошилось, медленно высунулась черная, щетинистая морда с клыками, испуганно хрюкнула при виде плывущих и шарахнулась назад. Целая стая диких уток, с криком, хлопая крыльями, пронеслась над головами барантачей. Сильным течением воды относило в сторону плывущих лошадей. Раза два они чувствовали дно под своими ногами, инстинктивно поворачивались мордами против течения и переводили дух.

Скоро все выбрались на противоположный берег. Всадники сошли с лошадей, животные с шумом отряхивались, разбрасывая вокруг себя мелкие брызги.

Вода, во время переправы через реку, достигала почти до локтей связанных рук Батогова; брызги обдавали его с головы, и это купанье значительно освежило измученного офицера. С жадностью вдыхал он в себя эти брызги, ему удалось даже несколько раз глотнуть, и как хороша показалась ему эта вода… Нестерпимая боль в руках, почти целый день находившихся в таком неестественном положении, словно утихла под влиянием благодетельной свежести, даже мысль его стала немного светлее, и затихло чувство тупого озлобления, овладевшее им во время этой мучительной поездки.

Всадники, один за одним, потянулись вдоль берега, почти у самой воды, и шли таким образом довольно долго, потом они свернули влево по узкой тропе, протоптанной дикими кабанами, и углубились в густые камыши. Высокие стебли, перепутанные снизу вьющейся травою, сплошными стенами стояли по сторонам этой едва заметной тропы. Длиннохвостые фазаны несколько раз с шумом вылетали из-под самых конских ног. Кое-где, сквозь камыш, сверкали небольшие водные поверхности заливных озерков.

Солнце село, и темнота наступила быстро. Над камышами подымался беловатый туман. Рои комаров сероватыми облачками носились в воздухе. Какой-то заунывный, странный звук пронесся над водою и замер, за ним следом прозвучала другая, подобная же, но вот еще… не то птица какая-то… не то ветер в камышах… не то…

Вон вниз по реке плывут какие-то черные предметы. Тихо, беззвучно скользят они по зеркальной поверхности… Это «салы»[8] киргизские спускаются вниз с запасом камыша или сена, а может быть, на них и сочные арбузы и дыни… Беззаботно, предавшись течению, плывет узкоглазый степняк, сидя на своем нехитром судне, и поет свою нехитрую монотонную песню.

Проплыли мимо эти лохматые, словно небольшие копны скошенного сена, плоты и скрылись в густом тумане.

Наконец передовой узбек остановился и сказал:

– Хорошо, тут и остановимся.

Ноги Батогову развязали и сняли его с лошади, но едва только его поставили на ноги, как он тяжело рухнул на песок: совершенно отекшие ноги отказались служить Батогову.

– Ну, брось его, пускай тут и лежит, – сказал узбек. – Оставь, не вяжи, – обратился он к джигиту, принявшемуся снова скручивать ноги пленника. – Не уйдет и так: видишь, он и стоять даже не может.

– Они крепки… эти русские собаки.

– Ну, ну, брось!

– Смотри, мы заснем, а он уйдет.

– Ну, когда заснете, тогда опять свяжете, коли пятеро одного боитесь, – сказал Батогов, который слышал, что о нем говорили.

– Э-э, ишь ты, очнулся.

– Да и говорит как, по-нашему. Ты не из нугаев[9] ли?

– Я-то? Я – русский, – сказал Батогов. Он рад был заговорить со своими мучителями и надеялся выговорить себе еще какую-нибудь льготу.

– А русские все говорят по-нашему, – заметил серьезным тоном узбек. – Я сколько ни видал русских, все говорят… кто хорошо, кто дурно, а все говорят…

– Им шайтан помогает.

– Они оттого и живучи очень… Я в прошлом году одного резал-резал, а он все не издыхает, совсем голову отрезал, а он все кулаки сжимает.

– Это что? Я одному отрезал голову, положил в куржумы3 (переметные сумки), привез в аул, два дня в дороге был, вынимаю…

– Что же, верно, плюнула тебе в бороду?

– Нет – куда: совсем протухла, даже позеленела вся…

Джигиты расхохотались.

Тем временем лошади были привязаны к приколам и разнузданы. Барантачи расположились на небольшой, свободной от камыша поляне, у подножья наносного песчаного