Первая Арена. Охотники за головами - Морган Райс

Я с облегчением вижу Бена. Не знаю, сколько прошло времени и как долго я просидела здесь. Я медленно сажусь. Камера освещается тусклыми аварийными лампочками, красные, в металлической оправе, они висят высоко на стенах. Этого достаточно, чтобы что-то увидеть. Бен заходит в камеру, не понимая, что происходит, он даже не понимает, что я здесь.

– Бен! – шепчу я, мой голос охрип.

Он оборачивается и видит меня, его глаза широко раскрываются от удивления.

– Брук? – спрашивает он осторожно.

Я пытаюсь встать на ноги, боль пронзает все мое тело, когда я поднимаюсь на колени. Бен подходит ко мне и хватает меня за руку, помогая встать. Я знаю, что должна быть благодарна за его помощь, но меня это почему-то обижает: это первый раз, когда он касается меня и это непрошенная помощь; я чувствую себя странно. К тому же я вообще не люблю, когда мне помогают люди, особенно парни.

Поэтому я стряхиваю его руку и встаю сама.

– Я сама справлюсь, – бросаю я ему; это получается как-то слишком резко. Я жалею об этом, жалею, что не сказала ему вместо этого то, что действительно чувствовала. Я жалею, что не сказала: Я счастлива, что ты жив. Я рада, что ты сейчас здесь, со мной.

Как только я думаю об этом, я осознаю, что не совсем понимаю, почему счастлива видеть его. Может быть, я просто рада видеть еще одного нормального человека, такого же выжившего, как и я, среди все этих солдат. Может быть, потому, что мы оба прошли через одни и те же страдания за последние 24 часа, может быть, потому, что мы оба потеряли своих родных.

Или, может быть, есть что-то иное, о чем я не решаюсь думать.

Бен смотрит на меня в ответ своими большими голубыми глазами и на короткий миг я теряю чувство времени. Его глаза настолько глубокие, что кажутся здесь совершенно не к месту. Это глаза поэта или живописца – глаза художника, измученной души.

Я заставляю себя отвернуться. В этих глазах есть что-то, что мешает мне думать спокойно, когда я смотрю в них. Я не знаю, что это, и это меня беспокоит. Я никогда не чувствовала себя так рядом с парнем. Я думаю, что я просто привязалась к Бену из-за того, через что мы прошли.

Разумеется, было много моментов, когда он раздражал или злил меня – я и до сих пор виню его в том, что произошло. Например, если бы я не остановилась и не спасла его на шоссе, может быть, я бы уже освободила Бри и сейчас уже была бы дома. Или если бы он не выронил мой пистолет в окно, я бы возможно спасла ее еще в Центральном парке. И я бы хотела, чтобы он был немного сильнее, чтобы он был бойцом. Но в то же время, в нем есть что-то такое, из-за чего я чувствую себя хорошо рядом с ним.

– Прости, – говорит он с волнением подавленным голосом. – Я не хотел тебя обидеть.

Я медленно смягчаюсь. Я понимаю, что это не его вина. Он не плохой человек.

– Куда они водили тебя? – говорю я.

– К своему лидеру. Он предложил мне приоединиться к ним.

– Ты согласился? – спрашиваю я. Сердце бьется быстрее в груди, пока я жду ответа. Если он скажет «да», мое мнение о нем сильно упадет – на самом деле, я даже не смогу снова смотреть на него.

– Конечно, нет, – отвечает он.

Мое сердце наполняется облегчением и восхищением. Я знаю, какая это жертва. Как и я, он только что подписал свой смертный приговор.

– А ты? – спрашивает он.

– А ты как думаешь?

– Нет, – говорит он. – Думаю, что нет.

Я вижу, что он бережно держит один палец, который к тому же странно выгнут. Похоже, что он сильно болит.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Он смотрит на свой палец: «Это после аварии.»

– Которой? – спрашиваю я и не могу не улыбнуться кривой улыбкой, думая обо всех авариях, в которых мы побывали за последние 24 часа.

Он улыбается в ответ, хоть и морщась от боли. «Последней. Когда ты решила врезаться в поезд. Неплохой ход,» – говорит он, и я не могу понять, действительно ли он так считает, или это сарказм.

– Мой брат был на поезде, – добавляет он. – Ты его видела?

– Я видела, как он заходил, – отвечаю я. – Затем я потеряла его.

– Ты не знаешь, куда ехал тот поезд?

Я качаю головой: «Ты видел мою сестру на нем?»

Он тоже качает головой: «Не могу сказать точно. Все произошло так быстро.»

Он в расстройстве опускает глаза. Следует тяжелое молчание. Он кажется таким потерянным. Меня беспокоит вид его скрюченного пальца, я всем сердцем сопереживаю ему. Я решаю, что пора перестать быть такой резкой с ним, надо проявить сочувствие.

Я тянусь и беру его пораненную руку в свои ладони. Он смотрит на меня в удивлении.

Его кожа мягче, чем я ожидала: кажется, он не работал и дня в своей жизни. Я нежно держу кончики его пальцев в руках и с изумлением чувствую бабочек в животе.

– Давай я помогу тебе, – говорю я мягко. – Будет больно. Но это нужно сделать. Нужно вставить его, пока он не сросся неправильно, – добавляю я, поднимая и изучая его сломанный палец. Я вспоминаю, как однажды, еще маленькой, я упала на улице и вернулась со сломанным мизинцем. Мама настаивала, чтобы мы пошли в больницу. Но папа был против, он просто взял мой палец в свои руки и одним движением вправил его, прежде чем мама успела отреагировать. Я закричала от боли – даже сейчас я помнила, насколько это было больно. Но это сработало.

Бен смотрит на меня в ответ со страхом в глазах.

– Надеюсь, ты не собираешься…

Прежде, чем он успевает закончить, я уже вправила его сломанный палец.

Он орет и бросается прочь от меня, держась за свою руку.

– Черт побери! – кричит он, шагая по комнате. Вскоре он немного успокаивается, все еще тяжело дыша. – Почему ты не предупредила меня!

Я отрываю полоску со своего рукава, снова беру его руку и привязываю пораненный палец к соседнему. Плохая замена гипсу, но и она сойдет. Бен стоит в нескольких сантиметрах и я чувствую, как он смотрит на меня сверху вниз.

– Спасибо, – шепчет он, и в его голосе я слышу что-то душевное, чего я не слышала раньше.

Я снова чувствую бабочек в своем животе и неожиданно думаю, что я становлюсь слишком привязанной к нему. Мне нужно оставаться трезвомыслящей, сильной и беспристрастной. Я быстро отворачиваюсь, возвращаясь на свою сторону камеры.

Я вижу, что Бен выглядит разочарованным. А также вымотанным и подавленным. Он облокачивается на стену и медленно съезжает вниз, садясь и положа голову на колени.

Хорошая идея. Я делаю то же самое, неожиданно почувствовав усталость в ногах.

Я сажусь напротив него в камере и опускаю голову на руки. Я так голодна. Так устала. Все болит. Я бы отдала все, что угодно, за еду, воду, обезбаливающее и постель. И горячий душ. Я хочу просто заснуть – навсегда. Я хочу, чтобы все это поскорее закончилось. Если я должна умереть, пусть это будет как можно скорей.

Не знаю, как долго мы просидели так в полной тишине. Может быть, прошел час, может быть, два. Я уже не веду счет времени.

Я слышу, как он дышит через разбитый нос, и от всего сердца сочувствую. Интересно, спит ли он? Когда же они придут за нами, когда я услышу звук их шагов, ведущих нас на смерть?..

Воздух заполняет голос Бена, мягкий, грустный, разбитый: «Я лишь хочу знать, где мой брат,» – говорит он тихо. Я слышу боль в его голосе, то, как сильно он о нем переживает. Я думаю о Бри.

Я чувствую необходимость быть жесткой, заставить себя перестать жалеть себя.

– Почему? – резко произношу я. – Что от этого будет хорошего? Мы все равно ничего не можем сделать. – На самом же деле я тоже хочу этого – знать, куда они ее увели.

Бен грустно качает головой, он выглядит раздавленным.

– Я просто хочу знать, – говорит он тихо. – Для себя. Просто знать.

Я вздыхаю, стараясь не думать об этом, не думать о том, что происходит с ней прямо сейчас. О том, что она думает, что я подвела ее. Бросила.

– Они тебе сказали, что отправят тебя на арену? – спрашивает он. Я слышу страх в его голосе.

Мое сердце трепещет от мысли об этом. Я медленно киваю.

– Тебя? – спрашиваю я, заранее зная ответ.

Он уныло кивает в ответ.

– Они сказали, что никто не выживает, – говорит он.

– Я знаю, – сурово отвечаю я. Зачем лишний раз напоминать об этом. На самом деле я вообще не хочу об этом думать.

– И что ты собираешься делать? – спрашивает он меня.

Я смотрю на него.

– Что ты имеешь ввиду? У меня вроде как нет выбора.

– У тебя находится выход из любой ситуации, – говорит он. – Способ уклониться в последнюю минуту. Какой же выход ты найдешь отсюда?

Я трясу головой. Я думаю о том же самом, но безрезультатно.

– У меня кончились способы, – говорю я. – Нет идей.

– Значит вот так? – бросает он с досадой. – Ты собираешься просто сдаться? Позволить им притащить тебя на арену? Убить тебя?

– А что ты предлагаешь? – раздраженно спрашиваю я.

Он ерзает. «Я не знаю, – говорит он. – У тебя должен быть план. Мы не можем просто сидеть здесь. Мы не можем просто позволить им отвести нас на смерть. Хоть что-то.»