Наш Современник, 2005 № 08 - Журнал «Наш современник»

Алина чутко уловила односторонность (значит, и недостаточность) соцреализма как метода художественного постижения действительности. Но неужели лучше модный ныне постмодернизм с его культом жестокого натурализма, «физиологизма», секса, мата и вообще всего плотского как «истинно человеческого»? Неужели лучше, а? И разве не улавливается чутким сердцем глубокая разница внешне схожих тезисов: «В жизни всегда есть место подвигу» и «Жизнь — это подвиг»? Здесь я на стороне Степана Попова, который искренне верит, что, «если завтра война», всё изменится и весь «российский народ за свободную Родину встанет». Да, его оптимизм, повторяю, слишком розовый, но «в жизни всегда есть место подвигу» — это надежда на будущее, а «жизнь — подвиг» — это исключение из обычной рутины бытия. Подвиги христианских мучеников-страстотерпцев, бесчисленные и не меркнущие подвиги героев — исключения, возвышающие человечество. Но уверяю тебя, Алина, что соцреализм вовсе не отрицал заботы о семье, о личном счастье, о любви «пограндиознее онегинской». Но и «о подвигах, о доблести, о славе» человек, чтобы не стать амёбообразным обывателем, не имеет права забывать никогда. Никогда!

И снова обращусь к М. А. Шолохову. В том же 1965 году шестидесятилетний писатель беседовал у себя в Вёшенской со школьниками-станичниками (он встречался с детворой регулярно — потому что любил). И на вопрос: «Подвиги можно было совершать в годы гражданской и Отечественной войн, а сейчас для этого какие возможности?» — Шолохов ответил кратко и ёмко: «Хорошо прожить жизнь с пользой для общества — это тоже подвиг… Война — разрушительница, а вот трудовой подвиг — это подвиг созидания. Хорошо учиться — это тоже подвиг. Вот так-то, ребятки».

…Вот так-то, Алина. Согласен: екклезиастова мудрость (время разбрасывать камни, время собирать камни) неопровержима. Но ведь как её повернуть: когда надо собрать волю в кулак и совершить подвиг — и когда «кропотливо и прочно строить дальнейшую счастливую и спокойную жизнь»? Вот коренные вопросы бытия человеческого, и юная Алина, как и подобает юности, бесстрашно задаёт их себе и другим.

К сожалению, толкование ею будущей доли человека с «мёртвыми глазами» не кажется мне ни юношески максималистским, ни объективно заданным самим ходом рассказа о жизни героя. Тут Алина явно выказывает несамостоятельность, тенденциозность своих суждений — возможно, от некритического усвоения антисоветской пропаганды. Что делать, живём в эпоху «плююрализма», как горестно пошутил однажды мой друг поэт Егор Исаев.

В самом деле: Соколов в 1946 году, во время встречи с автором рассказа, уже стал «обычным человеком» и мечтал, конечно же, не о подвигах, а о том, как изменить к лучшему свою трагически не заладившуюся жизнь. Ему это счастье — «просто… побыть наедине с собой» — и даром не нужно. Сдаётся мне, что не случайно ни Алина, ни её друзья «не заметили» в рассказе Шолохова страницы, где с такой покоряющей силой автор описывает простую и столь счастливую довоенную жизнь Соколова, его спокойную, «обыкновенную» и потому столь нежную, красивую любовь к жене и детям своим. Ни о каких подвигах, тем более об одиночестве, и не думалось тогда ему ни во сне, ни наяву… Вот почему Соколов без раздумий прижал к своему сердцу Ванюшку, столь же одинокого и несчастного, как и он сам. Пусть и выдав себя за его отца.

Сказано поэтом: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Эти слова я отнёс бы (пусть с некоторой опаской) ко всему искусству социалистического реализма, недостатки коего были своеобразным продолжением его достоинств. Андрей соврал, что он отец Ванюшки. Но именно в этом «возвышающем обмане» — верный путь к счастью. Простому человеческому счастью.

…Должен сказать в заключение, что меня наповал сразили заключительные слова Алины: «Если только его после войны не посадят „за измену Родине“, за которую он проливал кровь».

Голубушка Алина! Я хорошо знаю, кто внушил тебе это. Ведь даже в канун 60-летия Победы один за другим гоняли по телевизору кинофильмы, якобы раскрывающие, наконец, «всю правду» о минувшей войне. «Московская сага», «Штрафбат»… долгий, долгий перечень обмана под видом правды. Обмана, не возвышающего, но унижающего нас и наше историческое прошлое. Ты смотрела или читала «Сагу», дитя моё? Да это же сплошь наглое, злобное и бездарное враньё, коктейль из домыслов, версий, слухов, сплетен — и, главное, никакого чувства ответственности за сказанные слова или отснятый телекадр. Свобода, давно сползшая по наклонной в трясину безнаказанности и цинического хамства…

«Если не посадят за измену…». Ну каким ветром это предположение навеяно? Да, сотни и сотни тысяч военнопленных прошли строгую «фильтрацию» в органах МГБ: был ли предателем или не был? служил фашистам или не служил? Наверное — и даже наверняка — не обходилось здесь без ошибок и излишних строгостей. Вот мой дядька, Пётр Ильич, попал в плен в 41-м, а вышел на волю только весной 49-го года. Я точно знаю, что его, не найдя компромата, «на всякий случай» сослали на Урал, в город Молотов (ныне Пермь), где он пробыл в ссылке пять лет. Но ещё при жизни Сталина он вернулся домой и плотничал в родном Черногубове под Тверью до скончания своих дней. Я не раз пытался спросить его — зря или не зря «впаяли» ему пятилетнюю ссылку. Он только усмехался и говорил: «Могли и больше отвесить…». Не любил говорить о плене. Стыдно — и это чисто по-русски.

Потом пришла новая крайность — героизация реальных и мнимых подвигов военнопленных в фашистских лагерях. Оно, кстати, было очень важно для «размораживания» истории, для её приближения к истине. Однако была уже в середине 50-х (именно тогда написана «Судьба человека») и другая, подспудно антисоветская линия не просто «героизации плена», а дегероизации народной, Отечественной войны. Тогда, почти полвека назад, поэт писал:

…И подменяют постепенноБессмертье не пошедших в пленТрагедией военнопленных.

К несчастью, это предостережение сбылось… А что касается «измены Родине», то в ГУЛАГ попадали в основном действительно предатели и фашистские прихлебатели. Советую внимательно смотреть передачи ТВ о Прибалтике и Западной Украине. Вам этот культ бывших эсэсовцев ни о чём не говорит?

И наконец последнее. Храбрые девятиклассники запросто обращаются с шедевром Михаила Шолохова, «награждая» его искренними эпитетами. Но, ей-Богу, меня не покидает ощущение… нет, не легкомыслия, но неглубокого (за редким исключением) проникновения моих «сочинителей» в художественную ткань рассказа «Судьба человека». Говорю это вовсе не в укор. Нет! Родниковая чистота шолоховского слова обманчиво кажется именно неглубокой, легко постигаемой. Такое ощущение, словно стоишь на зимнем прозрачном и толстом льду Байкала. Стоишь — и всё кажется таким близким, а под ногами — совсем рядом, рукой подать — плавают знаменитые байкальские омули. Так что не только они, мои юные собеседники, но и солидные дяди и тёти частенько «попадались» на этой кажущейся простоте. Не отсюда ли такая необъяснимая нелюбовь к Шолохову у многих чуждых России литературоведов, филологов, писателей? Они завидуют ему — но многие честно не понимают, откуда всё это взялось в обыкновенном донском станичнике. Кому угодно простят «простонародное» происхождение таланта — но непостижим для них истинно народный гений…

Завершить же свои раздумья я хочу замечательными, будто вчера написанными стихами видного русского советского поэта Михаила Дудина (с ним тоже нередко пересекались наши жизненные дороги). Посвящены они Неизвестному солдату. Русскому солдату.

Я всей жизнью своей виноватИ останусь всегда виноватымВ том, что стал неизвестный солдатНавсегда неизвестным солдатом.

И в сознании этой вины,Собирая последние силы,Я стою у старинной стены,У его беспощадной могилы.

И гудят надо мной временаДикой страсти войны и разрухи.И погибших солдат именаПовторяют святые старухи.

Чудо жизни хранят на землеСмертным подвигом честные люди.Но грядущее мира — во мгле,Но печальная память — в остуде.

И тоска мою душу гнетёт,И осенние никнут растенья,И по мрамору листья метётОскорбительный ветер забвенья.

В наших ли силах воспрепятствовать агрессии «ветра забвенья»? Не выметет ли он из русских сердец светлую Память о Победе, о тех, кто до неё не дожил? Ребята из 9-го «Б» укрепили мою убеждённость в том, что — в наших силах!

«…Дело прочно,Когда под ним струится кровь»

Константин Смородин