Наш Современник, 2005 № 08 - Журнал «Наш современник»

В этой школе учатся два моих внука. Отсюда через пять лет уйдёт в свой дальний поход за знаниями совсем ещё маленький Ванюшка. Но, к стыду своему, я побывал внутри её только один раз, когда ребята и классный руководитель 8-го класса, где учится старший внук, уговорили меня выступить у них и рассказать о Великой Отечественной войне — и о «моей войне», в которую я вступил первоклассником 1 сентября 1941 года.

…Стремителен бег времени! Теперь уже и я — «ветеран войны», во всяком случае в этих пытливых детских глазах, в уважительном плотном молчании класса… Кто они — «поколение Pepsi» или правнуки Победы? Давно ломаю голову над этим вопросом. Ответ найти непросто. А хочется найти!

…И вот ровно через год передо мною — полтора десятка школьных сочинений моих младших современников. Заданной темой для них стал рассказ «Судьба человека» Михаила Шолохова, кстати, тоже, как и Победа, майского юбиляра: в мае писателю исполнилось бы сто лет.

…Написал я «исполнилось бы» — а, пожалуй, зря. Шолохов жив и будет жить, пока течёт батюшка Тихий Дон, пока бьются русские сердца. И «собрание сочинений» моих юных современников в который уж раз, несмотря на все сомнения, убедило меня в могуществе и волшебной силе высокой классики.

Рождённые на излёте подлой горбачёвской перестройки, когда с грохотом рушились ещё вчера казавшиеся незыблемыми опоры советского строя, «красной империи», они, правнуки Победы, пытаются вглядеться в изувеченную войной и пленом душу Андрея Соколова, в его «словно присыпанные пеплом» глаза, угадать, как сложилась бы его судьба после Победы.

…Вспомнилась давняя, сорок лет тому назад, встреча с Михаилом Александровичем в издательстве «Молодая гвардия», где мне посчастливилось тогда работать. К 30-летию Победы мы готовили новое, подарочное издание его военных рассказов и романа «Они сражались за Родину». Молод я был, дерзок, но голова сладко кружилась, словно на взлёте: ещё бы, твой собеседник — сам Шолохов, недавно получивший Нобелевскую премию по литературе!

— Михаил Александрович, — спросил я писателя, — а почему Вы «Судьбу человека» назвали рассказом? По всем параметрам даже для строгих литературоведов — это же повесть. Столько судеб, столько действующих лиц, столько событий!

Шолохов улыбнулся, сперва помолчал, достал пачку «Беломора» (фабрики «Ростов-Дон» — других папирос он не признавал), зажёг спичку, прикурил и ответил:

— «Параметрами» пусть специалисты занимаются; а моё дело — рассказывать людям правду. Чуешь разницу? Рассказывать, а не повествовать, словно ты всего-навсего сторонний свидетель происходившего. Повесть холоднее рассказа. Так мне кажется…

Противоречивые чувства волнами поднимались во мне. Тепло становилось от безыскусной искренности ребячьих слов, передающих сердечное сопереживание, сострадание судьбе героя рассказа. Потом тепло сменялось ознобом недоверия и несогласия с банальным, холодным пересказом содержания. Я тщательно выискивал в компьютерных строчках «мини-сочинений» (так теперь именуют эту смесь добросовестного изложения содержания текста и самостоятельных его оценок) заветные завязи подлинной откровенности, своего, пусть иногда и коряво изложенного, осмысления великой и трагической правды о Великой Отечественной войне. Чувствовалось нередко, что не сердцем они написаны, а словно бы «под копирку», словно «отбывая номер». Мой давний, ныне, увы, покойный друг, герой-подводник Володя Фролов, говаривал в таких случаях резко и точно: «Невыносимо правильно, а души-то нету»… Я рад, что в школьных, неуверенных подчас, робких размышлениях нашёл немало интересного и честного. Огорчён, что нашёл меньше, чем хотелось и мечталось. Но подтвердилось главное для меня: за двадцать разгромных для России лет не распалась ещё цепь времён народной жизни, не оборвана ариаднина нить Памяти.

Скажу честно: непросто давался мне этот важный вывод. Я ведь оценивал сочинения прежде всего по степени сердечной искренности, не обращая внимания на грамотность авторов или степень их литературной одарённости. Кроме того, я не знаю (за вычетом своего внука) лично никого из них. Это создавало для меня восприятие страничек как tabula rasa («чистой доски»), без помех, то есть без предварительного знания, кто как учился и на что способен, кто из какой семьи, у кого какой характер и темперамент.

Пробегая одну за другой странички сочинений (скорее, честно говоря, всё-таки изложений), я всё меньше обращал внимание на очевидную фальшь отдельных стереотипных фраз и оценок, почерпнутых из советского ещё литературоведения, — и буквально наслаждался безыскусностью и правдивостью тех, кто «впустил в своё сердце» измученного, изувеченного, исстрадавшегося Андрея Соколова. Завтра они станут взрослыми — но восхищение подвигами русского солдата у них останется. Останется навсегда!

А теперь рассмотрим тексты (так модно говорить сегодня — уступлю моде эту малость!). И начать я хочу… с конца, с ответа на вопрос: какой видится ребятам будущая судьба Андрея Соколова?

…Годом позже А. Соколов с ребёнком переехал на окраину Москвы. Жить они стали в маленькой деревянной лачуге, одной из тех, что и до сих пор в изобилии стоят вокруг Москвы. Андрей устроился работать на завод слесарем и через пару лет умудрился скопить достаточно денег, чтобы переехать в саму Москву. Квартиру — точнее, комнату — они снимали у одной старушки, которая сразу же прикипела к Ванюшке и всячески ухаживала за ним, пока отец был на работе. А ещё через год Ваня пошёл в школу и показал себя очень умным и старательным учеником. Он окончил все одиннадцать классов и, как ни странно, поступил-таки в МГУ, именно там, в университете, он познакомился с Екатериной Громовой, своей будущей женой. Жил он по-прежнему с отцом, вот только Андрей ушёл уже на пенсию по старости.

Пролетел ещё год, и Ваня решил съездить в родную деревеньку, где я его и встретил. Всё-таки осталось в нём что-то детское, и я без труда узнал Ванюшку, ставшего уже Иваном Андреевичем Соколовым. Мы долго сидели на крыльце, пока он рассказывал мне эту историю. Дослушав до конца, я вдруг понял, что нет у человека судьбы, нет у человека каких-то границ. Ну кто мог подумать, что сирота Ванюшка из деревни будет учиться в самом престижном университете СССР? А он подумал, решил и добился своего. Не таких ли людей можно называть гордым и всеобъемлющим словом «Человек»?

Что тронуло меня в этой версии судьбы главного героя шолоховского рассказа? Ну понятно, что жизненная удача и Андрея, и Ванюшки связана у Максима с Москвой. Я, кстати, совсем не уверен, что потянуло бы Андрея (с какой бы стати?) в столицу — нет в рассказе ни малейшего намёка на такой поворот судьбы. Вряд ли мог он отправиться «на поиски счастья» именно в Москву, а не в родные края, где война вдребезги разбила его прежнюю, незатейливо счастливую жизнь. Но Максим «от имени» Соколова рисует ему жизненную дорогу привычными, наверное, из рассказов взрослых почерпнутыми, красками. «…Умудрился скопить достаточно денег»… Собственно, и все об Андрее — а дальше всё о Ванюшке, вплоть до пика его мечтаний — учёбе в МГУ.

Тут у Максима явно просвечивает его собственная мечта, собственное — отчасти верное! — понимание слагаемых успеха: старательность и природный ум. Но, Максим, согласись — этого мало. Очевидно, что Андрей передал приёмному сыну своё русское упрямство и терпение, волю и неукротимость в достижении цели. «Подумал, решил и добился своего» — это слишком просто, слишком прямолинейно…

…Послевоенная судьба Соколова нелегка, но он стойко и мужественно преодолевает своё горе. Его душа полна постоянным ощущением одиночества. Соколов ведёт непрерывную борьбу с собой и выходит из неё победителем. Он даёт радость маленькому человеку, усыновляя такого же, как он сам, сироту Ванюшу, мальчишку со «светлыми, как небушко, глазами». Найден смысл жизни, побеждено горе, торжествует жизнь.

Я считаю, что Андрей Соколов и другие герои Великой Отечественной войны многое сделали для нашей страны. Россия победила. Его биография является примером для многих поколений. «Никто не забыт. Ничто не забыто».

Оставлю этот отрывок без комментариев… А остальной авторский текст Василия представляет собой добросовестный пересказ шолоховского рассказа. И всё-таки я не собираюсь никого поучать, ведь излагает каждый всё-таки по-своему. Жаль, не давая при этом волю своей фантазии… Но чтобы стали яснее и моё тайное недовольство, и моя столь же тайная надежда, что всё у этих ребят получится, приведу, почти целиком, ещё три сочинения.

Они показались мне поучительными примерами живого изложения, оправдывающего те самые мои тайные надежды.