Каждые пятнадцать минут - Лиза Скоттолине

– А в чем суть? – Желудок Эрика совершил головокружительный кульбит, он испытывал смешанные чувства: с одной стороны – он жутко злился на Кейтлин, с другой – ему было странно и неприятно участвовать в заговоре против нее. Он вдруг растерялся, чувствуя, что ступает на неизведанную доныне эмоциональную территорию.

– Слушай, Эрик… ты больше не Мистер Хороший Парень. Это война, и мы хотим в ней победить. Если мы подадим иск до выходных – мы заставим ее волноваться во время этих выходных.

– Но как нам может помочь то, что она будет волноваться? – Эрик потер ладонями лицо. Кейтлин вдруг стала его врагом. У него никогда не было врагов, и уже тем более врагом не была та, кого он любил. Его жена.

– Мы выиграем, если наш противник потеряет равновесие. И если мы хотим победить, нельзя бездействовать. Ты должен все время наносить удары, причем первым – даже до того, как ты войдешь в зал суда, чтобы получить преимущество. Особенно с твоей бывшей. Она же помощник прокурора, бога ради! Она победитель по жизни, и она тоже любит Ханну!

– Ты права, но… на самом деле она не любит Ханну. Хотя она никогда, конечно, в этом не признается даже самой себе, не говоря уже о судье. – Эрик вдруг сам очень отчетливо понял то, что все это время отказывался видеть. – Ханна не тот ребенок, какого хотела Кейтлин, – она просто такая, какая есть.

– Тем лучше для тебя. – Сьюзан не дала сбить себя с мысли. – Сейчас сила на ее стороне. Она отдает приказы и указывает тебе твое место. Мы должны отобрать у нее власть и сделать так, чтобы эта власть была у нас в руках. Судебное разбирательство – это всегда про власть. Мы должны исправить это неравное положение.

Эрик вспомнил про Кристин – что-то подобное она говорила сегодня. И там тоже речь шла про силу, а теперь вот Сьюзан говорит о том, что он должен взять власть в свои руки… Его вдруг осенило, что он никогда не задумывался, на чьей стороне сила в его семье. Он часто говорил об этом с другими парами, которые консультировал, но это всегда было некоей абстракцией для него. Это касалось других – не его. Не его семьи.

– Эти выходные с Ханной – твои, правильно?

– Да, должны быть.

– Значит, она будет у тебя все выходные, с вечера пятницы, всю субботу, а в воскресенье ты привезешь ее к Кейтлин в семь часов вечера. Когда я подам иск, я сообщу им об этом сразу же, а ты должен обязательно забрать ее вовремя и провести все выходные с ней. Ты не должен ничего ни с кем обсуждать, это буду делать я, ты понял? Не опаздывай ни на секунду. Судьи ненавидят это.

– Я никогда не опаздываю. – Зачем-то сказал Эрик.

– Знаешь, для Ханны очень хорошо, что это твои выходные. Кейтлин будет расстроена и может сорваться на нее.

– Да. – Эрику стало приятно, что Сьюзан думает о том, что хорошо для Ханны. – Я действительно хочу как можно меньше травмировать Ханну. То, что я иду войной на ее мать из-за нее же, уже само по себе ужасно – и это все равно ударит по ней.

– Не сомневаюсь. Вот еще что… Старайся вести себя так, чтобы комар носа не подточил.

– Я всегда так себя веду.

– Ты понимаешь, о чем я. Помни, что суд будет копаться в твоем грязном белье и очень придирчиво рассматривать каждое пятнышко. Ты ведь сейчас ни с кем не встречаешься?

– Нет.

– И не встречайся пока. Твоя репутация должна быть безупречна.

– Окей. – Эрик подумал, что, может быть, не так уж и плохо, что Кристин не сидит сейчас рядом с ним в машине.

– Ты не будешь один вечно, – добавила Сьюзан.

А Эрик подумал: «Бинго».

Глава 18

4. Я быстро понимаю мотивы других людей.

□ совсем не относится ко мне

□ относится ко мне частично

□ относится ко мне целиком и полностью

Ладно, не все идет точно по плану. И со мной уже случилась истерика. Мой лучший джойстик полетел в стену, брошенный моей рукой, и, разумеется, сломался.

В глубине души я очень злюсь. Это злоба разъедает меня изнутри, расползаясь по моим внутренностям, словно полчище крыс.

Как там в молитве о спокойствии говорится: «Научи меня отличать то, что я могу изменить, от того, что не могу». Или что-то в этом роде.

Ладно, я не могу контролировать все.

Иногда я делаю ошибки.

Мой ход оказался неверным.

Мне казалось, это сработает, но не сработало.

Мне казалось, что он поведется, попадется на удочку, но он не попался.

Это просто бесит меня. Я хожу взад-вперед по комнате – в лесу уже протопталась бы тропинка от такого хождения. Может быть, если я продолжу вот так шагать, то превращусь в цепную пилу, распилю пол, потом пропилю землю насквозь и доберусь до пылающего ядра нашей планеты. И там сгорю заживо.

Мне казалось, что я понимаю его мотивы – но теперь понимаю, что это не так.

Это будет сложнее, чем мне казалось.

Но в то же время мне это нравится. Это заставляет кровь быстрее бежать у меня в жилах. Я стараюсь сосредоточиться на этом – на той части меня, которая любит вызовы. Той части, которая предпочитает по-настоящему сильных соперников, которых непросто раскусить.

Я и в игре ценю именно это.

Удивительное дело: все геймеры ненавидят надпись «Игра окончена», даже те, кто победил.

Поэтому мы все время начинаем следующую игру, стараемся перейти на следующий, более высокий уровень, жмем на кнопку, чтобы взять реванш, играем час за часом по ночам… Мы хотим, чтобы игра никогда не прекращалась.

Внезапно я перестаю ходить туда-сюда.

Мне вдруг становится лучше – я снова чувствую себя собой.

Игра продолжается, а я действительно хорошо понимаю, что движет людьми. И так было всегда. Мне это не сложно, мне всегда это было очень просто, даже в самом раннем детстве. Поэтому мне так легко было учиться в школе, особенно по математике. Моих способностей было достаточно для хороших оценок, но мои оценки были отличными, а для них моих способностей было явно недостаточно.

Это именно социопатия позволила мне получать высшие баллы.

Мне должны были поставить «пять с минусом», а ставили «пять». А иногда даже «пять с плюсом». Если в задании был дополнительный вопрос – он всегда приносил мне дополнительные очки. Если оценка была между «повыше» и «пониже» – в итоге мне всегда ставили «повыше».

Почему?

Меня любили учителя. К пятому классу мне стало понятно, чего учителя хотят от учеников, – потому что это было очевидно. Они хотели, чтобы мы заткнулись, сели и делали то, что они говорят и когда они говорят. Другими словами, они хотели, чтобы мы не были детьми.

Это открылось мне в пятом классе, когда миссис Кашинг преподавала у нас математику. Ее левая рука была ампутирована по локоть, поэтому она всегда носила жакет и прятала пустой рукав в карман, как будто рука там была. В тот год в школе случилась какая-то накладка, и в математическом классе миссис Кашинг оказалось тридцать пять учеников, что было на семнадцать учеников больше, чем в состоянии удержать в узде даже учитель с двумя здоровыми руками.

Класс был настолько большой, что мы даже не помещались в обычную аудиторию, поэтому нас отправляли в так называемый модульный класс – такое красивое название для трейлера, в котором полностью отсутствовала вентиляция.

Я помню, что в конце учебного года была страшная жара, воздух внутри трейлера после полудня раскалялся до тридцати градусов, а миссис Кашинг даже не могла снять свой жакет из-за этого пустого рукава. Она безуспешно пыталась усмирить Рикки Вайсберга, лидера среди местных хулиганов, который все время орал, лез ко всем и вообще создавал кучу проблем. Одно и то же повторялось изо дня в день, и это вызывало у меня головную боль. И Рикки мне никогда не нравился.

А математика мне нравилась.

Поэтому мне пришло в голову украсть у матери «Валиум» и подсыпать его в кока-колу Рикки за ланчем.

На математике Рикки в тот день не появился. Да и на следующий день никто его не видел.

Рикки перестал существовать для миссис Кашинг и меня.

Не знаю, что с ним случилось, но до конца учебного года он больше так и не пришел. Его дружки притихли без его предводительства, миссис Кашинг вернулась в свою классную комнату, а жара спала.

А что касается меня…

Мне поставили «пять с плюсом» по математике.

Глава 19

Ранним утром во вторник Эрик стоял перед дверью своего дома. Точнее, своего бывшего дома. На придверном коврике, который Кейтлин заказала по каталогу «Уильямс-Сонома». Коврик был сплетен из кокосового волокна (что бы это ни значило), и Эрик припомнил, что он обошелся ей почти в двести долларов, и она считала эту покупку очень выгодной. Он и тогда думал, что это чересчур, но ему казалось очаровательным, что она так истово хочет этот коврик. Ему вообще казалось очаровательным все, что она делала. Тогда. Теперь – нет. Хотя кому-нибудь, возможно, и кажется.

– Доброе утро, Эрик, – сказала Кейтлин, резко открывая входную дверь. Она выглядела свежо и очень привлекательно, и он изо всех сил старался не попасть под ее обаяние снова. Волосы она гладко убрала в «конский хвост», а серо-голубое платье хорошо гармонировало с ее красно-голубым жакетом, который Эрик узнал – она ходила в нем в суд. Он вдруг подумал, наденет ли она этот жакет, когда будет решаться их дело.