Кедровая долина - Грейс Агиляр

Вошел дон Феликс. С ним – последний свидетель. Женщина. Она приподняла вуаль, чтобы видеть происходящее. Вздох изумления пронесся по залу. Взволнованный Артур Стенли не усидел на месте – казалось, готов был броситься навстречу вошедшей. Зал узнал вдову Фердинанда Моралеса. Щеки впали и бледны, губы бесцветны, во взгляде мука, но на глазах ни слезинки. Несчастье не стерло красоту молодого лица, но скорбь превратила его в мрамор.

“Прошу вас, сеньора, садитесь, – галантно произнес король, удивившись и огорчившись произошедшей за две недели перемене, – мы сожалеем о вынужденном вторжении в болящее свежее горе. Но мы не имеем права пренебречь вашим свидетельством, ибо от него зависит судьба обвиняемого. Садитесь, сеньора”.

“Силы не оставят меня, почтенный король! – ответила Мари, – и не годится подвластному сидеть в присутствии монарха”.

Король был тронут несчастным видом Мари и вместе с тем польщен ее верноподданным порывом. Он не стал дожидаться, пока заместитель настоятеля изложит свидетельнице суть дела, и взял этот труд на себя. Затем он огласил вопросы, не которые суд ожидает ответа.

“Известно ли сеньоре Мари Энрикес-Моралес о существовании какой-либо причины ненависти обвиняемого к убитому? Произносили ли они оскорбления и угрозы? Видела ли она, что обвиняемый поднимал меч на ее мужа? Подтверждает ли она, что Моралес отказал Стенли в удовлетворении, подтолкнув его тем самым к мести путем убийства?”

Огласив вопросы, король уступил место отцу Францису, дабы тот вступил в свои бесспорные права судьи. Заместитель настоятеля немедленно встал, трепетными руками взял серебряное богато украшенное распятие и торжественно подошел к Мари.

“Дочь моя! – воскликнул святой отец с волнением, которое всякий раз рождалось в сердце его, когда он подносил священный символ веры к очередному свидетелю для приведения к присяге, – клянись говорить правду, всю правду и ничего кроме правды! Клянись воскресением к жизни нашего спасителя Иисуса Христа! Клянись Святым духом и Святой троицей! Дочь моя, клянись, и да будет с тобой благословение или проклятие, как скажешь ты истину или ложь!”

Не формально, но душою и умом произнес отец Францис установленные ритуалом урочные слова. Одна рука его держала Святое распятие, другая – торжественно поднята. Его волнение передавалось публике. Проникновенные интонации вливали в сердца нектар общности, близости, одинаковости, надежности, и сумма сладостных чувств этих составляла восторг – весь мир становился достоянием осчастливленных людей, он был им понятен, и ими любим.

Стенли пребывал в крайнем напряжении. Что скажет Мари? Догадки одна другой невероятней затопили его мозг. Не хитрила ли с ним Мари? Если нет, значит, католическая присяга для нее пуста! Свидетельствуя, она может обманывать, не греша! Но ведь уста ее не знали прежде слова лжи! Не долго Стенли блуждал в тупике бесплодных домыслов. Быстрый ответ Мари поразил его и поразил Сеговию.

“Святой отец, – прозвучал твердый голос Мари, – я полна почтения к собранию и сознаю значимость и последствия моих слов. Я не могу помочь правосудию в решении о виновности или безвинности сеньора Стенли. Я вышла из народа, который не имеет права свидетельствовать в суде. Я не могу принять присягу, ибо не принадлежу к вере, от имени которой она произносится. Я – иудейка!”

Потрясены были все – монархи, монахи, Святая Эрмандада, рыцари, горожане, крестьяне. Отец Францис в панике отступил на несколько шагов. Его лицо выражало брезгливость, ноздри раздувались, глаза едва не вылезали из орбит. Он вперил взгляд изумления и уничижения в хрупкое существо, решившееся на неслыханную дерзость. Служители истинной веры сгрудились вокруг заместителя настоятеля и готовы были немедленно предать анафеме нечестивицу.

Артур Стенли невероятным усилием разорвал круг блюстителей его неволи и бросился к ногам свидетельницы. “Зачем ты это сделала? – тихо и глухо, чтоб только она слышала, произнес он, – почему не приняла присягу? О, Мари, я не достоин твоего самопожертвования!”

“Ты не достоин? Ты убил? – ужаснулась Мари”.

“О, нет!” – только и успел вымолвить Стенли, как стражи вернули его на место. Короткий сей ответ вернул ей уверенность в Артуре.

Фердинанд, король Арагона, слыл рьяным католиком, но благочестие не охладило его горячего желания спасти Мари. Заметив, что отец Францис, овладевши собой и отряхнувшись от первого смятения, приготовился держать речи гневные и вершить деяния необратимые, монарх опередил его.

“Постойте, почтенный святой отец! – воскликнул Фердинанд, – ужасные слова сеньоры бессмысленны, ибо сказаны в безумии. Горе помутило ее разум! Взгляните, какими глазами она смотрит на заключенного! Нет сомнения – это взгляд помешанной! Дон Феликс, прошу немедленно увести донну Энрикес-Моралес! Ах, как права была моя Изабелла – она остерегала меня от этого жестокого шага… Боюсь, мы погубили несчастную Мари!”

“Призываю Ваше Величество проявить хладнокровие, – возразил королю отец Францис, – святотатственные слова произносились связно и не в бреду сумасшествия. Не позволим ускользнуть богохульнице, покуда не отдаст она долг почтения Святому распятию – символу нашей истинной веры! Не мешайте этому, Ваше Величество, спасите вашу душу от адского огня!”

Все силы духа сожгла Мари в пламени страшного признания. Месть церкви за многолетний обман, преследования суда инквизиции, угроза безопасности тайным единоверцам – обо всем забыла Мари, лишь одна дума стиснула мозг – любой ценой не погубить Артура. Теперь она стояла молча и перебирала запоздавшие мысли о чудовищной величине жертвы. Но слово сказано, и ничего не изменить. А отец Францис нависал напротив с распятием, гневно смотрел ей в лицо и ждал покаяния. Непосилен Мари был накал той минуты. Она разразилась истерическим смехом и упала без чувств.

“Не говорил ли я, что она безумна! – вскричал король, – к чему была эта жестокость? – добавил он, с укором глядя в сторону заместителя настоятеля, – дон Феликс, выполните, наконец, мою просьбу!”

Дон Феликс мягко и нежно взял на руки хрупкое тело и осторожно вынес из зала. Король исподлобья посмотрел на заключенного и увидел полный муки и огня взгляд, которым Стенли провожал Мари. Как и некоторые другие в зале, монарх подумал об истинной причине вражды между Стенли и Моралесом. Поневоле король стал больше доверять свидетельству дона Луиса Гарсиа.

Порядок был восстановлен. Раздосадованный очевидностью своей ошибки, отец Францис устранился от дальнейшего ведения суда и передал полномочия главе Святой Эрмандады. Тот потребовал от заключенного высказаться в свою защиту, но Стенли ничего не добавил к непризнанию вины.

Глава Святой Эрмандады выразил сожаление о несостоявшемся свидетельстве сеньоры Мари Энрикес-Моралес и принес благодарность дону