Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим

Так, в 1885–1889 гг. вышло трехтомное сочинение русского биолога, философа и публициста Николая Данилевского, озаглавленное «Дарвинизм: критическое исследование». Это была настоящая энциклопедия антидарвинизма, ученая и очень объемистая. Трехтомник включал около 1400 печатных страниц, в то время как «Происхождение видов» в русском переводе умещалось на 400 страницах. Данилевский добросовестно собрал практически все известные тогда возражения против теории естественного отбора – те самые, что активно использовались европейскими критиками в годы «затмения». Как мы видели в прошлой главе, многие из них были вполне справедливыми. Но имя Данилевского не пользовалось громкой известностью, да и мало кто из читателей мог одолеть его солидных размеров трехтомник. «Дарвинизм» пылился на полках книжных магазинов, в то время как сочинения самого Дарвина выпускались все новыми и новыми изданиями и в новых переводах.

А вот «Происхождение видов» пришло в Россию не сразу. Подпольный человек вряд ли мог читать главное сочинение Дарвина (разве что в немецком издании, да и то маловероятно). Достоевский писал первую часть своей повести в 1863 г.{144}, когда русский перевод «Происхождения», выполненный профессором ботаники Московского университета Сергеем Рачинским, еще только готовился к печати. К тому времени книга была доступна в немецком (1860), голландском (тогда же) и французском (1862) переводах{145}. Именно немецкий перевод стал главным источником сведений о дарвинизме в России в начале 1860-х гг.{146} Но и оттуда герой Достоевского не мог ничего вычитать про «обезьяну», тем более что сакраментальная дарвиновская фраза о том, что его теория прольет новый свет на происхождение человека, в немецком издании отсутствовала…{147}

Таким образом, можно считать установленным, что широкие круги русских читателей узнавали о теории Дарвина не из первых рук, а из многочисленных пересказов и популярных изложений, авторы которых опирались как на немецкий перевод, так и на свои собственные измышления. Университетские профессора рассказывали о дарвинизме студентам на лекциях, прогрессивные публицисты излагали теорию как новейшее слово в науке, нанесшее сокрушительный удар по «суевериям», а публицисты консервативные пересказывали ее, чтобы затем опровергнуть. Как и в зарубежной Европе, большинство русских читателей интересовалось не научной составляющей дарвинизма, а его возможным влиянием на общество, мораль и религию. Непременно вставал и животрепещущий вопрос о происхождении человека, об «обезьяне», о которой, как мы помним, Дарвин в «Происхождении видов» благоразумно умолчал. Эти толки и пересуды вполне могли дойти и до подпольного человека в его «дрянной скверной квартире». Не знать и не рассуждать о дарвинизме в тогдашнем образованном обществе, вероятно, считалось признаком дурного тона.

Новая теория попала в России на весьма благодатную почву. Начало 60-х гг. позапрошлого века в нашем отечестве было временем очень и очень интересным.

Почти все авторы, писавшие о триумфальном пришествии Дарвина в Россию, начинали свой рассказ с тяжелого и обидного поражения в Крымской войне, показавшего всем мыслящим людям, что дела «в Датском королевстве» идут неважно и надо срочно что-то менять. Понимал это и молодой царь Александр II, инициировавший проведение в стране масштабных реформ, равных которым не было с эпохи Петра Великого. Как и Петр в свое время, русские «верхи» и интеллигенция обратились за опытом к Европе. По словам американского историка Джеймса Биллингтона, поражение в войне стало «гибельным для напыщенного самодовольства николаевской России и оставило ощущение национальной неполноценности с одной стороны, а с другой – стимулировало новшества и реформы». Традиционные союзницы России – Пруссия и Австрия – не пришли ей на помощь, поэтому страна была вынуждена обратиться к «победоносным либеральным державам Запада, Франции и Англии, в поисках технического и идейного обновления»{148}. Русский философ Василий Розанов позднее писал, что в начале 1860-х гг. страна напоминала «огромную доменную печь, которая горела, пылала и с запада жадно тянула только горючий материал, черный каменный уголь для своего пылания»{149}. В первую очередь «топливом» служили новые идеи: научные, философские, экономические. Дарвин со своими «Происхождением» и пресловутой «обезьяной» угодил в самую гущу борьбы мнений, разделившей Россию того времени на ряд противоборствующих лагерей. Умы будоражились последними открытиями в области естественных наук, с головы на ноги (или с ног на голову, если угодно) переворачивавшими привычное и уютное, веками складывавшееся мировоззрение.

«Продвинутая» молодежь обоего пола увлекалась физиологией, анатомией и химией, мечтала об учебе в германских университетах{150}, горячо спорила на научные и социальные темы. Мистика и религиозность у нового поколения были не в почете. Старики, как старикам и полагается, недовольно брюзжали. Престарелый поэт Петр Вяземский в 1866 г. писал:

Одно теперь у нас в предмете: Познанье гадов, их примет, Чтоб доказать, что в Божьем свете Душе и Богу места нет. Не надо старых нам игрушек: Не в анатомию страстей, А в анатомию лягушек Впились Бальзаки наших дней.

«Вскрытие лягушек» стало одним из стереотипов или, выражаясь современным языком, мемов того времени, описывавших младое племя, вошедшее в историю государства Российского под именем нигилистов. Nihil по-латыни – «ничто». Этимологию этого слова можно понимать двояко. То ли «ничто» не должно остаться от одряхлевшего, умирающего мира, ценности и нормы которого («старые игрушки») нигилисты с громким смехом отвергали. То ли «ничто» в старом, загнившем мировоззрении не следует принимать всерьез. А скорее всего, и то и другое разом.

Конечно, на голом отрицании ничего не создашь. Построить новый, гораздо лучший мир поможет «позитивное знание», основанное на достижениях естественных наук. Вот почему самый известный нигилист – Евгений Базаров из тургеневского романа «Отцы и дети» – сделался врачом, а не философом или филологом и увлеченно препарирует лягушек.

Но этот литературный герой, гроза наивных «отцов», выглядит бледно в сравнении с реальным «главой нигилистов», радикальным публицистом Дмитрием Писаревым, в сочинениях которого нигилистское умонастроение выразилось наиболее ярко и последовательно. Уже в возрасте 21 года – удивительно рано по нынешним меркам – этот юноша добился известности в «передовых» кругах и очень скоро приобрел огромное влияние на студенчество и интеллигенцию, ратуя за уничтожение всей старой «домостроевской» России. Судьба отпустила Писареву чуть больше 27 лет жизни (четыре из них он провел в заключении в Петропавловской крепости «за политику»), но он сумел использовать их крайне эффективно. Бить, крушить, ломать направо и налево, не оставляя камня на камне, – так звучал выдвинутый им «ультиматум нашего лагеря» (см. эпиграф к этой главе). Не согласны – вам же хуже: по головам пойдем, за топоры возьмемся, а своей цели достигнем.

Теория Дарвина очень приглянулась Писареву. Конечно, его мало интересовала ее биологическая суть, главным было то, что дарвинизм оправдывает борьбу со старым миром. «Закон развития» требует, чтобы дряхлое и отжившее уступало место новому, прогрессивному. Этого нельзя добиться без яростной борьбы. Сидя в крепости, Писарев работает над огромной статьей о дарвинизме, опубликованной в 1864 г. под названием «Прогресс в мире животных и растений». По свидетельствам современников, для многих русских людей именно она послужила главным источником знаний о теории Дарвина. В статье Писарев довольно обстоятельно, глава за главой, пересказывает и комментирует «Происхождение видов», а заодно прохаживается по поводу ошибок, допущенных в переводе профессором Рачинским.