Спираль зла - Бернар Миньер

Она покраснела. Теперь все глаза были нацелены на нее, включая и глаза Делакруа. Видимо, он ожидал от нее какого-нибудь высокомерного ответа, но у нее таковых не нашлось.

– Конечно, – покорно произнесла Жюдит. Немец покачал головой. Наверное, ему не хотелось так просто позволить ей отступить.

– Морбюс – самый великий деятель кино в своем поколении, – нажимал он. – Его кинематограф – самый мощный, самый неудобный и трудный из всех. Он представляет собой мост между видимым и невидимым.

– Стефан… – предупреждающе протянул Делакруа.

– Подожди, Морбюс, дай мне закончить, – отмахнулся от него немец. – Надо, чтобы эта юная особа, Жюдит, в достоинствах которой я не… не сомневаюсь, если ты пригласил ее к себе… после того, как разогнал и журналистов, и всех, кто интересовался твоим творчеством… Само собой разумеется, в ней что-то есть. Однако я хочу быть уверен, что у Жюдит есть полное осознание того, что писать диссертацию о тебе – задача гораздо больше, чем амбициозная, это задача кощунственная.

Жюдит обернулась к немцу.

– Почему? Почему «кощунственная»? Это искусство живое? Или мертвое? Если вы захотите зарезервировать синематограф Морбюса, – впервые она назвала его по имени, – для специалистов, критиков и интеллектуалов, то подвергнете его смерти на медленном огне. Вы приговорите его к забвению в синематеках и специальных журналах. Разве весь мир, наоборот, не должен получить возможность называть его своим? И потом, если я отнесусь к нему как к священной субстанции, как смогу я получить шанс его понять?

Стефан скорчил гримасу.

– В любом случае не надо совершать ошибку и приписывать ему социальную досягаемость и доступность. – В его голосе прозвучали злоба и презрение. – Я вспоминаю того актера, Клемана Дидьона, который был президентом последнего фестиваля в Каннах. Так вот, он тогда заявил: «Что мы еще можем, кроме как использовать кинематограф, чтобы встряхнуть всезнаек и расшевелить равнодушных?» Я был там, мы с Морбюсом смотрели церемонию по телевизору. Он спрыгнул со своего дивана и заорал на всю гостиную: «Нет! Кино не должно быть использовано, кретин ты безмозглый! Кино должно служить только себе самому! Кинематограф не должен быть ни моральным, ни социальным, ни этическим, ни политическим. Глупости все это! Он никого не должен ничему учить, впрочем, как и ты, темный идиот! Ни актеры, ни режиссеры-постановщики ему не нужны! И не тем, у кого полно денег и кто имеет свой собственный столик в “Фукете”, учить всех морали!»

Произнося эту тираду, Стефан встал, держа в руках салфетку; закончив, снова сел на место. Раздалось несколько смешков.

– Кино – это из разряда магии, Жюдит. И больше ничего. Я прав, Морбюс?

– Из разряда черной магии, – раздался голос Артемизии.

Делакруа ничего не сказал. Жюдит удивилась его равнодушию. Она думала, что он ставит себя выше других и полон собственной значимости. Все восхваления Стефана словно заставили его окаменеть. Наступила тишина. Потом снова завязалась беседа. Как и раньше, Морбюс давал говорить другим, вмешивался редко, и на лице его играла еле заметная довольная полуулыбка. Он внимательно следил за Жюдит, когда она смотрела на него.

– Расскажи нам о взаимоотношениях магии и кинематографии; я думаю, это очень интересно, – сказала Франка, жена Стефана.

– Хорошо, – ответил немец, очень довольный, что представился случай снова высказаться. – Поначалу первых кинематографистов называли мастерами чудес – Zauberkünstler, фокусниками – Tachenspieler, как это по-французски… иллюзаонистами, престидижитаторами, кудесниками: Мелье, Альберт Смит, Гастон Меле… Кино дебютировало как вид ярмарочного аттракциона. Это называлось «фильмы-феерии». Одни «кудесники» находили в кино и своих аттракционах новую гамму разных фокусов, другие шли еще дальше. Они видели в кино форму колдовства. Шаманизма. Оккультных наук. Не надо забывать, что Доктор Мабузе у Фрица Ланга – гипнотизер. Тёрнер, Дрейер, Линч, Тодоровский, Тарковский – все признавали, что между командами «мотор!» и «стоп!» происходит что-то магическое. Вы видели «Завещание доктора Мабузе», Жюдит? А «Автомобиль-призрак»? А «Гексан, колдовство сквозь века»?

Ей пришлось сознаться, что не видела.

– Деррида говорит, что кино – «искусство позволять призракам возвращаться»…

«Кто-нибудь может заставить замолчать этого зануду? – подумала она. – Почему Морбюс молчит? А утром был такой разговорчивый…»

Жюдит почувствовала, что ей трудно дышать. Голова кружилась. Она на секунду закрыла глаза и глубоко вздохнула. «Черт, ну и позер этот тип, что верно, то верно…»

– Сеньор Стефан, – сказал наконец Делакруа, – ты иногда бываешь поистине помпезен…

Немец рассмеялся.

– Кино – это иллюзион, – решительно заявил Делакруа. – Свет и тени перемешиваются, чтобы создать впечатление реальности. Но это не реальность.

– Морбюс, – запротестовал немец, вдруг на удивление посерьезнев, – ты ведь не станешь отрицать, что иногда Нечто проявляет себя. И это Нечто одновременно существует и не существует. Оно словно приходит с другой стороны…

Снова наступила тишина, еще более долгая, чем раньше. Жюдит не знала почему, но на слова немца в ней отозвалась очень давняя эмоция.

– У тебя слишком богатое воображение, – отшутился Делакруа.

Однако пристальный взгляд, который он бросил на немца, был скорее предупреждающим, чем шутливым. В том диалоге присутствовало нечто недосказанное, скрытое… Жюдит следила за разговором, но его предпосылки от нее ускользали. Однако этот разговор уже был в ее жизни.

Ужин подошел к концу. Глаза у всех блестели, лица раскраснелись. Ее охватил странный жар. Она хотела провести ладонью по лбу, но задела бокал с вином, и оно разлилось по красной скатерти.

– Прошу прощения!..

Жюдит поймала на себе пристальный взгляд Артемизии и вдруг заметила у нее на шее, прямо на сонной артерии, маленькую татуировку: христианский крест, у которого нижний конец имел вид крючка, похожего на рыболовный.

– Ничего страшного, – сказала хозяйка дома, промокнув лужицу салфеткой, и погладила Жюдит по руке.

От этого прикосновения ее передернуло. Голова закружилась, веки стали свинцовыми, и горячая волна поднялась по шее, словно под подбородком поместили жаровню.

– Что-то пошло не так, Жюдит, вам плохо? – спросила Артемизия, и ее голос донесся до нее, как сквозь несколько ватных подушек.

Делакруа кашлянул.

– Вы с нами, Жюдит?

Его слова громко отдались у нее в голове. Она пристально посмотрела на него и заметила, что взгляд у него какой-то остекленевший, как у пьяного. Что ж, очень может быть… Она видела, как он весь вечер опрокидывал бокал за бокалом. Огромная усталость буквально пригвоздила Жюдит к стулу.

– А твоя студентка изрядно накачалась, – услышала она голос Стефана сквозь туман, заполнивший ее мозг.

Он уставился на нее своими маленькими цепкими глазками, и ее сразу затошнило. По щекам побежали капли пота. Тебе надо выйти из комнаты, иначе тебя вырвет прямо на стол… Жюдит отодвинула свой стул, чуть при этом не упав. Ее