Сказочник - Георгий Зотов

Илья угрожающе сопит.

– Смерть должна быть злая и страшная, – хныкает он. – А ты хоть хороший, но нудный. Я обязан тебя бояться, но страх другой: будто ты вот-вот оценки в дневнике полезешь проверять и оставишь без сладкого. У меня нашли лейкемию, я не плакал, думал: ну умру и умру. Я не знал, что Смерть будет приходить ночами и читать мне нотации.

Вероятно, ответ написан у меня на лице. Илья спохватывается.

– Ладно-ладно, – поспешно говорит он. – Ты добрый, бигмак мне принёс. Но, поверь, вот тебя бы девять лет долбили нравоучениями – «это есть нельзя, то положи на место, сначала суп, потом конфеты, не поешь – гулять не пойдёшь». Не дуйся на Мастера, он клёвый папа.

Илья заворачивается в одеяло с головой. В полутьме блестят глаза.

– Чего молчишь? – нетерпеливо спрашивает он. – Сказка-то будет?

Конечно. За этим-то я и здесь – вместе с твоим чёртовым «бигмаком»…

Сказка третья.

Молитва Клары

…«Ты даже не представляешь, Илья, насколько сказочно это место. Маленькое такое, пряничное, аккуратненькое: словно добрый волшебник взял да нарисовал его акварелью. Существует городок со стародавних времён, и там сохранилось всё-всё-всё: славненькие церквушки, мощёные площадочки и изящненькие башенки – с виду ну просто сахарные, как на праздничном торте. Согласно преданиям, некогда городком правило семейство гномов, и это нашло отображение в нынешнем времени – если выйдешь к рыночной площади, увидишь на ратуше фигурку гнома с большой вилообразной бородой. А уж какие там кондитерские, да пирожные с кремом и земляникой… ммм… да, я не знаю вкуса, но они выглядят ТАК… Уверяю, Илья, – ты бы в местной кондитерской точно политического убежища попросил. И, значит, картина маслом: середина весны, уже теплынь, всюду лужи от растаявшего снега – и я, в элегантном чёрном фраке с галстуком-бабочкой, эдакий денди с проседью в висках, ночью веду разговор в центральном соборе. На редкость забавное здание, щедро украшенное снаружи и изнутри скелетами. Впрочем, готика тут всегда модна, жители маленьких городков с почётом относились к Смерти, показывая свой страх предо мной. Моя собеседница – измученная женщина лет тридцати, с оттопыренными ушами (обычно их стараются прятать за причёской, но она не в том состоянии), чуть расширенным книзу носом и пустыми глазами. Такие в девичестве больше похожи на мальчиков и меняются лишь с рождением детей. Одета в дешёвое платье, с передником, застиранным до желтизны. Заметно – она кучу времени проводит на кухне, изо всех сил стараясь ублажить мужа-деспота.

Со скуки я заговорил первым. Я и раньше любил потрепаться с людьми. Но, прокручивая раз за разом нашу беседу, я думаю – эх, не надо было этого делать.

Она сразу поняла, кто я такой. Если у человека горе, ему проще поверить в чудо, схватившись за соломинку: иначе придётся в одиночку накрыться своим ужасом, как бетонной плитой. Я уже забрал у неё троих детей – девочку и двух мальчиков. И не поверишь, впервые за всё своё существование я испытал неловкость и даже стыд. По той причине, что снова явился к отчаявшейся матери за ребёнком, ворочавшимся в её чреве девять месяцев. Она подняла ко мне лицо – со лба на нос и щёки стекала кровь. Женщина разбила голову о каменные плиты, умоляя небо пощадить несчастное новорождённое дитя, – ведь оно никому на белом свете не сделало ничегошеньки плохого. Но облака молчали. Она потеряла свои надежды.

– Уясни, дорогая Клара, – вкрадчиво сказал я ей. – Это его судьба. Так предначертано. Ты веришь в ваших богов? Наверное, они тебя наказывают.

– За что мне божья кара? После смерти я не попаду в ад – я живу в нём… – Она уже не говорит, а тихонько скулит, как животное. – Мои дети умирают, муж избивает меня, вся моя жизнь – унижения, уборка и готовка. Этот ребёнок – последняя отрада, свет в моём окне, утешение и любовь. Он крошка, он так мил и беззащитен, и я трясусь от ужаса, видя, как он заходится кашлем. Он очень слабенький.

Она вцепилась в мой фрак, глядя с мольбой.

– Господин Смерть… пожалуйста, я прошу… не забирайте моего мальчика.

– Поразмысли, Клара, – пытаюсь объясниться я. – Я ведь не палач и не маньяк, убивающий ради удовольствия. Я прихожу лишь к тем, кто и так должен покинуть этот мир – согласно судьбе, обстоятельствам или прочим вещам. Я правда не знаю, отчего твои дети умирают один за другим. Возможно, ты и сама не захотела бы обладать подобным знанием. Смирись. Попробуй утешиться в монастыре, это у вас популярно. Нет счастья в материнстве – может быть, найдёшь его в одиночестве и молитвах.

Можно говорить что угодно – она не слышит.

– Он такой маленький, – из глаз целым водопадом низвергаются слёзы. – Мне очень страшно. Мальчик смотрит на меня с немым укором. Он чувствует, что умирает. Господин Смерть, если он умрёт, – приходите и за мной. Я не стану жить после его кончины, наложу на себя руки. Удавлюсь или брошусь в реку – вот как хотите.

Бедная женщина. Она пытается меня напугать. Да я души целых орд кочевников укладывал лезвием косы за один присест, а тут – ребёнок и мать. Ерунда простейшая, заберу и не замечу. В глубине сознания я проклинаю себя, что подошёл к ней. Моё ли это дело? Забрать две души – справится и самый бездарный косарь.

Клара падает на колени. Молится Смерти – словно богам.

Она не знает, как мне следует поклоняться. Но, кажется, готова на всё.

– Я не нашла помощи у алтаря, – говорит она, размазывая по щеке кровь. – Если нужно продать душу Дьяволу, сжечь весь проклятый город и вырезать каждую деревню в округе – я пойду на это, чтобы спасти моего сына. Неужели он умрёт? Смилуйся. Я стану для тебя кем хочешь. Твоей любовницей. Рабыней. Служанкой. Забери меня сразу, как только он пойдёт в школу, – я не скажу ни слова. Пусть я буду тяжело умирать – в муках и судорогах. Но я и тогда не перестану благодарить тебя.

Я не отвечаю ей. Как символична в церкви скульптура окровавленного Христа, лежащего на руках матери. Клара не говорит ничего нового, я всё это уже слышал много раз от отчаявшихся женщин. Но почему её слова так трогают меня?

Наверное, потому – что я в сказке.

А в сказочном мире принято творить чудеса. Я и верно чувствую себя богом для этого существа. И в самом-то деле – чего мне стоит? Я не возьму душу слабенького, больного ребёнка, лежащего в своей колыбельке, растопырившего ручки и ножки, как лягушонок. Мать будет благодарна, и это немаловажно. За всё время моей работы меня лишь ненавидели и боялись – и никто не сказал «спасибо». Я перевожу взгляд на опухшее от рыданий лицо Клары: слёзы смешались с кровью. Илья, что ты вообще знаешь о сказках? И в пряничных королевствах с гномами есть ужас и боль, и не только принцессы страдают от произвола злобной королевы-мачехи. У служителей зла тоже имеются семьи и младенцы. И вряд ли читателей сказок осенит мысль: как выживут дети главного злодея королевства – едва силы добра вздёрнут их отца на пряничной виселице? Открываешь сборник братьев Гримм, и видишь: «Она достойна одного – чтобы раздели её догола, и посадили в бочку, утыканную острыми гвоздями, и бросили в волны морские». Прелестно, не правда ли? Я часто убеждался – сказка это и есть жизнь. Сторона, победившая в ней, – добро. Проигравшая – зло. А поменяйся они местами? Белоснежку объявят колдуньей-интриганткой, прибегшей к помощи гнилозубых карликов с целью захватить трон. Иван-дурак останется маньяком-олигофреном, поднявшим чернь на бунт против единокровных братьев. Храбрый рыцарь предстанет безжалостным убийцей-браконьером, уничтожившим дракона, – редчайшее животное, занесённое в Красную книгу.