Бешенство подонка - Ефим Гальперин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А кто вы такой, чтобы предлагать?
– Ну, мы же с вами беседуем…
– То, что мы с вами разговариваем, гражданин Ульянов, вовсе не означает, что мы беседуем.
– М-м-м… Сегодня есть возможность вывести страну из-под удара. С нами, большевиками, народ! Наши идеи…
– Не дурите голову, Ульянов! «С вами народ»… Вы чужие! Давно не были в стране, ничего толком про нынешнюю ее жизнь не понимаете. Вон сколько бьются кадеты, эсеры. А ведь доморощенные! Свои! У них не получается, а у вас, большевиков, раз-два и в дамки. Я худо-бедно, но финансист… Всё просто. У них, у всех вместе взятых нет столько денег, сколько вам отваливает Германия. Эх, представляю, сколько швали сбегается к вам на ваши деньги! Тысячи уголовников! А ещё вы финансируете десятки газет, агитаторов, нечистых на руку полицмейстеров, чиновников, генералов и министров. И потом, я читал ваши работы, Ульянов. Эти «Апрельские тезисы»… «Программа-минимум», «программа-максимум». Там всё о том, как разрушить. И ни слова о том, как строить.
– Ну, что вы, любезный Михаил Иванович! А вот моя новая книга «Государство и революция»… Ведь даже в названии «Государство»! У меня есть четкий план. Довести страну до Учредительного собрания. И в январе законодательным путем передать власть ему. Я хочу удержать страну, чтобы она не свалилась в гражданскую войну. В резню всех со всеми. Ну, вы же видите, что такое Керенский. И эти болваны царские генералы. А на другой чаше весов эта банда… Зиновьев, Каменев. А я готов взять ответственность на себя. Это же моя страна. Я русский человек! В отличие от этих… – он перекривляет еврейский акцент и манеру разговора Зиновьева, – Мы с вами славяне, Михаил Иванович.
– Ну, я бы не советовал поднимать эту тему, правнук Менделя Бланка из Житомира.
Ленин молчит некоторое время и трагическим шепотом продолжает.
– Представьте, каково мне… Знающему, что делать, сидеть, сложа руки. Нет, не сложа! Из-за вас я со связанными руками! Да, я наивный человек. Сами знаете, эти немцы такие педантичные… Подставился. Подписал эту бумажку. А теперь, пользуясь ситуацией… Эта свора! Во главе американский иудушка Троцкий, французский – Каменев. А немцы ведь не только на меня делают ставку. Вон левые эсэры с их зверьем – моряками… Вы же видите, что делает кокаин с их недоразвитыми крестьянскими мозгами. Ну, как я могу их обуздать, зная, что надо мной, как дамоклов меч висит эта дурацкая бумаженция!? Я вам даю честное благородное слово дворянина, что всё будет… Учредительное собрание! Независимость Украины! Вот вы там намудрили с присоединением губерний… Всё! Ваша Украина станет независимой республикой. Поверьте мне! В конце концов, если я сделаю что-то не так, у вас будет полное право взорвать свою бомбу. Если я… Вы на главной площади сможете меня расстрелять!
Терещенко молчит, низко опустив голову.
– Мы из разных поколений, – вкрадчиво продолжает Ленин.
– Но попытайтесь меня понять, дорогой Михаил Иванович. Вся моя жизнь… Я ведь к этому моменту шел, обрекая себя на голод, холод, постоянную борьбу, ссылку, аресты. Это ведь единственный шанс в моей жизни! Я уже старый человек…
Ленин рыдает совершенно искренне. От бессилия и обиды. Жалко ему себя – небритого, мятого, в затрапезной одежонке:
– Меня отодвигают жалкие авантюристы… Эти наглые безграмотные молокососы! Свердлов, Рошаль… Кто такие?!
Терещенко поднимает голову:
– Я не наивен, Ульянов. И я вам не верю. Ни на грош! – он порывисто встает: – Но… Хочу верить! Вы очень хитрый человек, и может быть, обведя вокруг пальца всех, послужите России… – он протягивает руку, – Господин Ульянов, вот вам мое честное слово!
Высокий Терещенко и коротенький Ленин.
И столько открытости и простодушия в словах Терещенко, что Ленин немного отступает и долго смотрит в лицо Терещенко.
И если вначале это взгляд бывшего в истерике жалкого попрошайки, и в тоже время артиста, сыгравшего удачно в искренность, то теперь это взгляд человека, делающего для себя очень важное открытие.
– Но имейте в виду! – добавляет Терещенко, – Если что… Я буду вправе…
– Несомненно! Вы будете вправе! Завтра утром все министры будут на свободе. Вы в первую очередь! – Ленин бросается обниматься.
– Тогда, пожалуйста… Еще Петр Моисеевич Рутенберг. Я его подвел. Запишите «Рутенберг».
– У меня хорошая память, – говорит Ленин, вытирая слезы.
Ленин выходит из камеры. Конвойный уносит керосиновую лампу. Лязг засова.
Терещенко остается во мраке. А всего несколько часов назад были люстры, официанты во фраках и белых перчатках, накрахмаленные скатерти и котлеты «де-воляй»…
Петроград. Петропавловская крепость.
Трубецкой бастион. Вечер.
В коридоре Ленина ждет гауптман.
Молчаливый вопрос «Убивать?»
Ленин отрицательно качает головой. Известным потом по многочисленным памятникам жестом, он протягивает руку вперед. Решительно идет по коридору. Выходит к машине. Садится.
– В Смольный! На съезд! – командует Ленин.
Гауптман, недоумевая, садится за руль.
Машина трогается. За ней грузовик сопровождения. Выезжают из ворот крепости.
Петроград. Автомобиль. Вечер.
В машине Ленин и гауптман. Едут.
– Он назвал место, где находятся документы? – спрашивает гауптман.
– Зачем?! Он дает гарантии.
– Гарантии?!
– Честное благородное слово, что никаких действий предпринимать не будет.
– Человек чести?
– Да!
Едут. Ленин смотрит прямо перед собой. И вдруг бьет себя несколько раз по колену:
– Черт, черт, черт! Наваждение! Как пелена с глаз. Я понял, с кем имею дело. Вернее, с чем…
– Ну?
– Вам, немцам, это не понять.
– Загадочная русская душа?
– Совершенно верно. Архизагадочная, блядь!
– До-сто-ев-ский? Правильно? «Идиот»? Князь Мышкин? Да?
– Да! Прекраснодушные идиоты! – Ленин улыбается.
Резко поворачивается к гауптману. Окидывает его взглядом:
– Герр гауптман, насколько я помню, герр Мирбах сказал, что вы в полном моем распоряжении.
– Так точно.
– То есть, ха-ха, и костюмчик на вас тоже… В моем распоряжении. Ну, не могу же я появиться на съезде в таком затрапезном виде. Ну, ботинки у меня, допустим, ого-го…
Петроград. Ресторан «Астория».
Мужской туалет. Ночь.
За стеной гремит оркестр. Смех. Гауптман открывает свой саквояж, достает бритвенный прибор, развешивает свежую рубашку и кальсоны:
– Всегда вожу с собой.
– Вы настоящий немец! – смеется Ленин, – «Порядок – основа всей жизни!» ("Ordnung muss sein!").
Гауптман весело кивает. И под музыку из оперетты, доносящуюся из зала ресторана, он бреет Ленина.
Петроград. Петропавловская крепость.
Трубецкой бастион. Общая камера.
Ночь.
Матрос Егор заносит бадью воды:
– Пейте, буржуи! Воды не жалко.
– Послушай! – тихо говорит ему Рутенберг, – Где тот человек, которого ты выводил? Терещенко?
– А в шестой камере. Кашляет до упада. Там же печки нет.
– Переведи к нам. Тут тепло.
– Это по какому-такому уставу?!
Рутенберг незаметно для всех вынимает из кармашка часы на цепочке и сует матросу. Тот рассматривает. Довольный, прячет.
Распахивается дверь общей камеры. Качаясь, входит кашляющий, дрожащий от высокой температуры Терещенко.
Рутенберг бросается к нему. Ведет к печке.
– Боже мой! Вы живы, Михаил! Идите сюда, поближе к печке. Господа, подвиньтесь!
– Вы меня помните, господин Рутенберг? – спрашивает Малянтович, подвигаясь, – Я был прокурором на процессе и требовал вашего повешения.
– Как же, помню. Поэтому дайте пальто для вашего коллеги. Видите, у него жар.
Министр Малянтович отдает свое меховое пальто:
– Вы же не министр, Рутенберг? Как вы оказались в нашей несчастной компании? А! Вы возглавляли охрану Зимнего дворца! Верно?
– Я?! Кому на хрен нужен ваш Зимний?! Кроме харчей там же ничего нет!
Рутенберг укутывает Терещенко. Подносит кружку с горячей водой. Укладывает на нары. Терещенко засыпает. Кашляет во сне. Тяжело дышит. Рядом сидит Рутенберг.
Петроград. Ресторан «Астория».
Мужской туалет. Ночь.
Ленин стоит перед зеркалом и рассматривает себя уже в новом одеянии. Чёрный габардиновый костюм гауптмана. Его же жилет. Белоснежная рубашка. Галстук:
– Да. Всё в размер. Правда, пиджак узковат. Отъел я брюшко. Но, ладно, не буду застегивать. Ну, просто жених! Хоть под венец. И невеста ведь… Революция!
– Вот! – гауптман достает флакончик одеколона, – Настоящий! «Kölnisch Wasser».
– Как же! Помню этот запах, – Ленин, не жалея, прыскает на себя одеколон.
Петроград. Ресторан «Астория».
Ночь.
Зал, полный дам в вечерних платьях, мужчин в смокингах. Ленин и гауптман перемигиваются, подходят к буфетной стойке. Заказывают. Буфетчик выставляет им два лафитника водки.
