Бешенство подонка - Ефим Гальперин

– Но ведь чувство общности с народом всегда… – вступает задумчиво Блок.

– А! Поэт! – разворачивается мать Терещенко к Блоку. – Твою мать! Накаркал! «Революционный держите шаг!» – цитирует она строчку из поэмы Блока «Двенадцать». – Сажать их всех надо было! Стрелять! Это я вам говорю, дочь боевого российского генерала. А вы им «уси-пуси». Как ты там, дурак, рифмуешь: «В белом венчике из роз впереди Исус Христос». Нет! Впереди не он. Впереди смерть! Проклятая страна! Непуганых идиотов! Когда же вы, наконец, испугаетесь?!

Замолкает. Все прислушиваются. На улице крики. За кем-то гонятся. Выстрелы. Ужас.

– К кому проситься на прием? – бормочет мать Терещенко.

– К Троцкому, – говорит Гиппиус.

– К Ленину, – говорит Мережковский.

– Пошли вы все нахуй! Буду проситься к обоим. На коленях поползу!

Петроград. Петропавловская крепость.

Трубецкой бастион. Общая камера.

Утро.

Распахивается дверь, и разудалый матрос Егор командует:

– Встать! Построиться! И молчать!

Все заключенные поднимаются, выстраиваются.

Входит злой Троцкий. Проходит вдоль шеренги министров. Останавливается перед Терещенко и Рутенбергом. Долго смотрят друг другу в глаза.

Троцкий выходит.

– Вольно! – орет матрос Егор. – Получи баланду!

Заносят баки с кашей. Начинается раздача еды.

– Терещенко, Рутенберг! С вещами на выход! – командует матрос Егор. – В больницу!

Терещенко и Рутенберг выходят в коридор. У Терещенко жар. Его качает. Рутенберг поддерживает его.

– Вот видите! – шепчет Терещенко. – Он держит свое слово, этот Ульянов. Этот Ленин!

Машина уже стучит у входа.

– Стоять! Пары держать! Лицом к стене! – матрос Егор останавливает Терещенко и Рутенберга в коридоре, а сам подходит к коменданту тюрьмы. Достает из кармана бушлата кисет и шепчет:

– Слышь, Серёгин, тут такое дело…

– Так курили уже? – удивляется Серёгин.

– Да, ты погляди! – матрос Егор открывает кисет. Там полно золотых монет.

– Ого! Ну и чего?

– Вот… – матрос Егор показывает записку, – эти мне перекинули. Из восьмой камеры. Просятся в увольнение… Ну, какая разница для нас – кого в больницу. Всё равно ж назад привезут.

– Так эти же из восьмой… Они же с весны сидят. Еще из царского правительства.

– Ну! Тоже ж министры. Никто и не заметит. Сейчас такой кавардак…

– Это… – Серёгин чешет затылок. – Ладно. Давай их!

– Эй, на шлюпке, табань! – матрос Егор заворачивает Терещенко и Рутенберга обратно к камере.

– Почему?! – кричит Рутенберг. – Ему надо в больницу. У него жар! Это безобразие! Требую коменданта!

Матрос Егор, молча, прикладом вталкивает их в камеру. Лязгает засовом и торопится к камере номер восемь.

По записке вызывает тех, кто дал ему кисет. Из камеры выходят очень довольные два чиновника царского правительства.

Торопливо садятся в санитарную машину марки «Джефере».

Шофер – уже знакомый по станции Дно «Мордатый».

Машина выкатывается за ворота Петропавловской крепости.

Им вслед смотрит комендант Серёгин и матрос Егор. Серёгин протягивает руку:

– Давай сюда!

– Так это… – мнется матрос Егор, но отдает кисет с монетами.

– Не бзди. Поделим.

Петроград. Улицы. Утро.

Туман. Дождь. Санитарная машина переезжает мост. Сворачивает в переулок. Едет вдоль длинной глухой стены из красного кирпича.

Впереди возникает толпа, которая с криками движется на машину. Шофер выскакивает и убегает.

Толпа вламывается в машину. Чиновников вытягивают, бьют. Убивают.

Тут из-за угла выезжает грузовик как бы с красногвардейцами. Они стреляют в воздух, и толпа аккуратно разбегается.

Дождь. Всё мокро, грязно, склизко.

Из пролома в стене выходит Сталин. Подходит к разбитой машине. Смотрит на трупы.

– Не те! – злится Сталин.

Подбегает сбежавший шофер. Это «Мордатый». Он разводит руками, оправдывается:

– Кого посадили, тех и повез, – он смотрит на убитых. – Эх, быстро их, голубчиков. Это же кому скажи, не поверят…

Сталин бросает взгляд на «Мордатого». Подходит к своему помощнику, который командовал убийством. Это тот самый кавказец, который с букетом гвоздики встречал Ленина в Гельсингфорсе.

Сталин дает ему команду:

– Разобраться в Петропавловской крепости. Чтобы комар носа…

Петроград. Петропавловская крепость.

Трубецкой бастион. Утро.

Комендант Серёгин сдает заместителю списки арестованных. Они идут мимо камер.

– Вот здесь и здесь. А из этой камеры двое отправлены утром в больницу…

– А ты куда, Серёгин? – спрашивает заместитель.

– Да я, браток… Вон, даже машину прислали! Забирают в Смольный. Чем-то большим буду командовать.

Дождь. Комендант Серёгин вместе с матросом Егором, который принес ему кисет с золотыми монетами, садятся в машину. Старенький «Рено». Шофер – всё тот же «Мордатый». Машина выкатывает за ворота.

Петроград. Набережная реки Невы.

Утро.

Дождь. Машина едет по пустой набережной. Останавливается.

Помощник Сталина и «Мордатый» выносят тела уже зарезанных Серёгина и матроса Егора.

Помощник Сталина быстро возвращается в машину. А «Мордатый» обыскивает тела.

– Ну, чё ты там под дождем возишься?! – кричит из машины помощник Сталина.

– Чичас! – «Мордатый» аккуратно прячет в карман американские часы от Рутенберга, берет кисет с золотыми монетами, но не заглядывает вовнутрь.

Сбрасывает трупы в Неву и возвращается к машине:

– Голота! Вот только кисет.

– И это сгодится. Покурим! – смеется помощник Сталина, забирает кисет.

Машина трогается.

Петроград. Петропавловская крепость.

Трубецкой бастион. Общая камера. День.

Заместитель Серёгина со списками в руках:

– Ну, граждане министры, выходи с вещичками. Свободны будете! Представляться!

Каждый из министров, выходя, называет имя и фамилию. Очередь Терещенко.

– Терещенко! – называет он себя и идет к выходу.

– Отставить! – командует заместитель Серёгина. – Терещенко здесь нет… – смотрит в другой лист. – Вот. Тут есть! Ты, буржуй, в «Кресты» едешь. Рутенберг! Тоже в «Кресты». Выходи сюда!

Петроград. Петропавловская крепость.

Двор. День.

Министры шумно рассаживаются в подъехавший автобус. Терещенко и Рутенберга сажают в тюремный фургон.

Петроград. Смольный. Подвал.

День.

Ленин и Сталин. Вдали в глубине подвала группа боевиков Сталина.

– А может и к лучшему, что их не того… – тихо говорит Сталин, – Пока они живы, те, у кого документы, побоятся пускать их в дело.

– Только не надо оправдываться. Наломали дров, Джугашвили!

– Сталин! – тихо говорит Сталин.

Ленин испытующе смотрит на него:

– Хорошо! Сталин! Ну, и где они сейчас, наши заложники?

– Я их отправил в тюрьму. «Кресты».

В глубине подвала шум, крик.

– Что там такое?! – беспокоится Ленин.

– Да тут в моей команде один говорливый затесался, – поясняет Сталин.

– Неужели нельзя было подождать, пока я уйду! – возмущается Ленин, но вдруг отстраняет Сталина. Проходит в угол подвала.

Там на полу с перерезанным горлом бьется в агонии тот самый «Мордатый».

Ленин смотрит, пока тело не перестает биться. Смакует.

Потом резко поворачивается, закладывает большие пальцы рук в проймы жилетки и уходит, напевая мотивчик из оперетки.

КОММЕНТАРИЙ:

Этот жест – большие пальцы рук в проймы жилетки – будет растиражирован во множестве картин, скульптур и в фильмах, воспевающих вождя.

Сталин смотрит вслед. А помощник Сталина обыскивает убитого. Достает часы Рутенберга и перекладывает себе в карман. К кисету с золотыми монетами.

Петроград. Смольный. Штаб.

День.

Ленин протискивается сквозь круговорот галдящих, суетящихся рабочих, матросов и солдат. Проходит мимо раздающего указания Иоффе:

– Товарищ Крыленко, быстро в Броневой дивизион! Там буза! Пойми, родной, у кого броневики, у того и город! – Подвойскому: – Коля! Бери Чудновского и на Гатчину! Там разыщете Петерса и его латышских стрелков.[81]

Иоффе входит к себе в комнату.

Петроград. Смольный. Штаб.

Комната Иоффе. День.

У стола с едой хозяйничает Ленин. Он наливает из термоса чай и выбирает в вазе пирожное.

В дверь всовывается Подвойский. Кричит Иоффе:

– А можно, Адольф Абрамович, роту из Семеновского полка прихватить?! Ребята просятся.

– В жопу «семеновцев»! В Гатчине нам нужны серьезные бойцы, а не эта дезертирская шваль! Вперед, Коля! И дверь прикрой! – Иоффе поворачивается к Ленину: – Всё нормально, Владимир Ильич! Возникают вопросы…

– …и вы их блестяще решаете! Что с прессой?