Ледокол - Рощин Валерий Георгиевич

Наконец, все было подготовлено к запуску.

Выполнив холодную прокрутку, авиатор нажал на большую черную кнопку и пустил секундомер.

Набирая обороты, завизжал стартер-генератор. Лопасти медленно поползли по кругу.

На заданной секунде он открыл «стоп-кран», после чего в камере сгорания правого двигателя должна была воспламениться топливно-воздушная смесь.

Но ничего не произошло. Как вчера, как неделю или месяц назад.

Прекратив неудавшийся запуск, Кукушкин уронил голову и уперся лбом в приборную доску.

Просидев так пару минут и ощутив, как холод пробирается под одежду, он выбрался из кабины и со злостью захлопнул дверь.

— Как же меня все достало! Так сегодня крепко уснул в каюте! Спал бы и спал себе… Так нет же, черт побери, — проснулся!..

Спустя некоторое время находившийся на мостике Банник заметил за бортом судна странную картину. Нахмурившись, он поднял бинокль…

С высоты рулевой рубки было отлично видно, как в северо-западном направлении от «Громова» решительно шагает Кукушкин. За ним бежали несколько членов команды. Кто-то из них скользил по льду, падал, поднимался и снова бежал…

— Шо это за бардак они там развели? — недовольно пробасил второй помощник, покидая мостик.

Спустившись на четыре «этажа», он вышел на палубу и прошагал правым бортом мимо надстройки. У болтавшегося штормтрапа уже толпился народ и помогал поднимать пойманного авиатора.

— Шо за цирк? — прогремел Банник, когда беглеца поставили на палубу.

Кукушкин был вял, бледен и едва стоял на ногах; на ресницах намерзли слезы.

— Еле нагнали! — посетовал Беляев.

— Миша, тебя шо, лопастью ударило?

Тот покачал головой и признался:

— Не могу я так больше. Я скоро сдохну на этой замороженной туше… Вы это понимаете или нет?..

— Ты до куда собрался-то, родной? — вздохнул Банник и, подобно медведю, приобнял щуплую фигуру пилота. — Здесь на тыщу верст вокруг — ни души.

— Все равно. Лишь бы подальше от «Громова».

— Звиняй, на это мы пойтить не могем. Хочешь помереть — милости просим, — ласково сказал второй помощник. Но при этом погрозил указательным пальцем: — Но только не в мою вахту.

Внезапно «тихое помешательство» Кукушкина перешло в другую фазу.

— Да пошло оно все! — Он стал вырываться из крепких объятий. — И этот ваш дрейф! И Антарктида! И ледокол!..

Извернувшись, он освободился от рук моряков и побежал в сторону вертолетной площадки.

— Пущай бежит, — усмехнулся Банник, нехотя следуя за остальными. — Никуда он от нас не денется…

Домчавшись до вертолета, тот запрыгнул в кабину и быстро защелкал тумблерами.

Вновь завыл стартер-генератор; качнувшись, лопасти дружно двинулись по кругу…

— Да пошло оно все куда подальше! — повторял Кукушкин, машинально открывая стоп-кран и запуская секундомер.

Михаил вообще не понимал, с какой целью выполнял очередную попытку запуска. Надежд на починку двигателя в походных условиях не осталось, ведь глубокими знаниями, необходимыми для этого, он не обладал.

Программа цикла запуска продолжала отрабатывать, но топливо не воспламенялось. Тонкая стрелка на часах отмерила 30 секунд; автоматика запуска должна была вот-вот отключиться.

— Пошло оно все! И этот кусок металлолома тоже! — Кукушкин что было сил заехал ногой по основанию приборной доски.

Подошедший к Ми-2 Банник распахнул правую дверцу:

— А ну вылезай, пока не разнес казенную технику!

— Отстаньте от меня все! — продолжал тот бушевать, уродуя носком теплого ботинка ни в чем неповинную приборную доску.

Вдруг после очередного удара со стороны правого борта вертолета послышался нарастающий гул.

Пилот с моряком замерли, глядя на ускорявшие свой танец лопасти.

— Заработал, — замерев, словно боясь спугнуть удачу, одними губами произнес Кукушкин.

— Точно — заработал, — не менее удивленно сказал второй помощник.

Левой рукой он держал пилота за шкирку и готов был одним рывком выдернуть того из кабины. Но теперь разжал пальцы и заботливо разгладил морщинки на летной куртке.

— Молодец, Мишаня, починил свой примус, — похвалил он. И мягко посоветовал: — Но ты это… не глуши его сразу. Пущай поработает, разогреется, вернется к жизни. Тогда уж…

Спустя четверть часа Кукушкин шел по коридору в сторону капитанской каюты. По инструкции он обязан был доложить Севченко, что неисправность ликвидирована, и воздушное судно снова готово к полетам.

Ноги от усталости, волнения и слабости не держали.

Он остановился и медленно сполз спиной по гладкой стенке. Руки тряслись, из глаз катились слезы.

Михаил столько раз воочию представлял свое позорное возвращение в авиаотряд. Как его будут стыдить и отчитывать на общем разборе. Как в итоге снимут с летной работы и переведут в одну из наземных служб.

И вдруг впереди забрезжил луч — появилась надежда на благополучный исход. Да, задел лопастями препятствие. Да, произошло самопроизвольное выключение одного из двигателей. Да, совершил жесткую посадку на палубу.

Но, во‑первых, это препятствие в виде бочек с электронасосом не должно было находиться в пределах площадки. А, обнаружив препятствие, развернуться и улететь обратно на «Корчагин» он не имел возможности из-за малого остатка топлива.

Во-вторых, при посадке порывы ветра достигли критических значений — нормально сесть в таких условиях дано далеко не каждому пилоту.

Наконец, в‑третьих, все поломки удалось устранить. В жесточайших условиях низкой температуры и сильнейшего ветра. Собственными силами и без привлечения квалифицированных авиатехников.

Это тоже говорило о многом.

Размышляя над своей маленькой, но значимой победой, Кукушкин услышал «цоканье» коготков по линолеуму. Повернув голову, он увидел Фросю.

Подойдя, она понюхала его руки, пахнувшие керосином. Затем поднялась на задние лапы, дотянулась носом до лица и лизнула в щеку.

— Ну что, Фрося? — обнял он собаку. — Теперь будем жить…

Еремеев старался первым обрадовать хорошей новостью сурового капитана. И у него это получилось, так как Кукушкин с Банником где-то задержались.

Подлетев к двери капитанской каюты, он громко постучал и, получив разрешение, перешагнул порог. Севченко стоял у стола и наглаживал форменные брюки.

— Валентин Григорьевич, разрешите доложить?

— Разрешаю, — без эмоций ответил тот.

— Вертолет починили!

Тот даже не повернул головы. Как возил утюгом по лежавшей на брючине влажной марле, так и продолжал свое занятие.

— Вертолет только что починили. Собственными силами, — повторил Еремеев. — Минут 15 молотил винтами на площадке…

— Это все? — равнодушно спросил капитан.

— Все.

— Вы свободны.

Потоптавшись, старший помощник вышел в коридор и прикрыл за собой дверь.

— Как же вы все достали!.. — сплюнул он на пол и вразвалочку отправился на ужин.

Тем временем спокойное плавание для «Новороссийска» и спасательной экспедиции закончилось — ледокол достиг ревущих 40-х широт.

В неспокойной полосе, зажатой между 40-й и 50-й параллелями, постоянно дули сильные западные ветры. Мощность воздушного потока здесь была настолько велика, что он порождал поверхностное океанское течение длиной 30 тысяч километров. Единственное в своем роде «кругосветное», ввиду того что оно пересекало все меридианы. Некоторое время назад эта «река» шириной в 1000 километров получила научный термин — «Арктическое циркумполярное течение». Спокойной поверхность океанов тут почти не бывала — из-за шквальных ветров штормы и бури хозяйничали в этих широтах более 250 суток в году.

«Новороссийск» медленно продвигался на юго-запад. Спереди на его нос с интервалом в 15–20 секунд наваливались огромные волны высотой с пятиэтажный дом. Судно опускало корму и тяжело карабкалось наверх, но… мощности и скорости для взятия «высоты» не хватало. В результате верхушка волны полностью его накрывала. С надстроек вниз устремлялись бурные потоки, затем вся вода с угрожающей скоростью неслась по палубе к корме.