Первые четыре века христианства - Андрей Николаевич Муравьев

разосланы были по всем областям и повсюду правители стали изобретать новые казни, чтобы отнять самую надежду смерти у терзаемых, доколе не изменит им крепость сердца. Вот образцы утонченной жестокости. Одного, измученного пыткою и раскаленным железом, обмазали медом по язвам и выставили на палящее солнце жертвою насекомым; другого, чтобы заставить прежде нарушить целомудрие, связав в прохладной роще, предали неистовым объятиям блудницы; но он выплюнул ей в лицо откушенный язык свой.

Ужас объял христиан, и поколебалась вера многих. Люди почетные малодушествовали более других, и даже языческая чернь над ними смеялась, когда бледные предстояли идолам, не решаясь ни принесть им жертвы, ни умереть: некоторые бежали, другие отрекались, иные, исповедав имя Христово, в узах и темницах падали при первых мучениях. В Карфагене же многие, не ожидая допроса, устремились сами к судьям языческим, объявить, что никогда не были христианами или отрицаются от веры, особенно богатые, которые не могли расстаться со своими тленными благами. Различны были степени падения: одни приносили и вкушали жертвы, другие только возжигали фимиам кумирам; некоторые, избегая общенародного отречения, подкупали судей и брали от них свидетельства или либеллы, будто бы уже воскурили фимиам; однако же верные считали таковых наравне с идоложертвовавшими и называли их позорным именем либеллатов. Еще иные выставляли вместо себя рабов к допросу или совершенно откупались деньгами от отречения.

Но если вначале столь горькие падения проявлялись между людьми, отвыкшими от прежних истязаний Церкви Христовой, с другой стороны утешалась она великими подвигами своих исповедников. Мученичество, называемое вторым крещением крови, было предметом пламенных желаний, так что Церковь принуждена была останавливать рвение многих, чтобы не падали от самонадеянности, если не от малодушия. Продолжение столь напряженного состояния сделалось для Христиан обыкновенным, и подобно как отпадение от веры разделялось на многие степени, так многими степенями восходили и на верх мученичества, почитавшегося за высшее благо и совершенство. Особенно уважались исповедники, пребывшие твердыми после многих истязаний; различие мук и число допросов умножали их достоинство между верными: иные претерпевали только узы, другие, изможденные едва не до смерти, подвергались иногда по нескольку раз пыткам; потому и предоставлялись им особенные преимущества. Они имели право писать соборные послания к различным Церквам, как некогда Апостолы, и ходатайствовать пред епископами о прощении кающихся или о сокращении их епитимий, и голос их был первый на соборах, если носили степени церковные; не только верные, но и еретики наипаче страшились их обличения, ибо истина, запечатленная собственной кровью, есть страшное свидетельство. Таким образом малодушие, обнаружившееся вначале, обратилось в неодолимое мужество, когда обличили себя и отпали все недостойные; произошло даже несогласие в некоторых Церквах, судя по тому, с какой точки: строгости или снисхождения, смотрели на уклонение от мученичества.

Один из первых пострадал Св. Папа Фавиан, и полтора года после него сиротствовала Церковь Римская, от заточения или рассеяния могущих избрать ему преемника; оставшийся клир управлял своей Церковью и сносился с прочими. Декий простер гонение на всех первопрестольных епископов Христианского мира. Святый Вавила Ацтиохийский и Александр Иерусалимский, уже за сорок лет пред тем бывший исповедником при Севере, ввержены были в темницу, один в своем городе, другой в Кесарии преставились в узах. Шествуя на место мучения, с тремя отроками, им просвещенными, Св. Вавила просил окружающих зарыть тело его в оковах, чтобы в день суда не лишиться такого украшения, и, взглянув на отроков, возгласил: «Се аз и дети, их же дал ми есть Бог». Престарелому Оригену предстояло также за год до кончины претерпеть томления жестокой пытки, чтобы присоединить деяния к славным писаниям.

Странный случай спас св. Дионисия Александрийского из рук мучителей. Четыре дня спокойно ожидал он их прихода и не был найден ищущими; наконец, по внушению Божию, оставил дом свой и тогда впал в руки сотника и стражи, которые привели его на ночь в малый городок Египта. Между тем один пресвитер, имевший до него нужду, пришел в дом епископский, но, увидя там стражу проконсула, бежал из Александрии и, встретив поселянина, открыл ему причину бегства. Оба взошли в близлежащее селение, где праздновалась свадьба, и народ, услышав о пленении своего пастыря, толпою устремился в городок, где содержался Дионисий. Рассеялась стража; св. епископ принял сперва избавителей за хищников и предлагал им свою убогую одежду; потом же, узнав причину их пришествия, умолял не лишить его мученичества, но тщетно: силою извлекли его верные из города и привезли в пустынное место на рубеже Египта, где оставался до конца гонений.

Григорий, чудотворец Неокесарийский, зная неопытность своей паствы, недавно только обращенной, советовал всем избегать мучений, и по благоразумному совету епископа никто не пал. Сам он, чтобы подать пример, укрылся на уединенном холме, с бывшим некогда жрецом идольским, который уже служил ему диаконом. Подняв руки к небу, оба стояли неподвижно на молитве, и тщетно их искали мимоходящие язычники, которым издали казались они, по Промыслу Божию, двумя сросшимися древами; когда же удалились воины, проводник их внезапно обрел мнимые древа и, с трепетом упав к ногам Григория, вкусил от него плоды вечной жизни. Молитвы святителя заочно поддерживали исповедников и мучеников его паствы, с которыми невидимо присутствовал, а поставленный им епископ Александр в Команах пострадал огнем.

В Смирне малодушествовал епископ Евдемон и принес жертву богам, но мужественный пресвитер Церкви Пионий поддерживал паству своим примером, напомнив ей блаженного мученика Поликарпа. Смело обличал он и жреца идольского, и самого епископа, раболепствовавших у алтарей языческих, вытерпел все жестокие пытки и, укрепив падших в темнице, сподобился наконец огненной смерти Поликарповой. Прикованному к столбу на костре, предложили еще однажды отречение. «Я уже чувствовал крепость гвоздей, — отвечал он. — Спешу к Господу». Пламя вспыхнуло и обняло костер. Пионий как бы очнулся от внутренней молитвы, радостно сказал: «аминь», вздохнул и в легком вздохе улетела душа его. Тело же сохранилось невредимым в огне подобно Поликарпову, которому во всем подражал. Много мужества явил и другой исповедник веры епископ Акакий, который презрел все угрозы проконсула и остался непоколебим в темнице с епископом Трои Пизаном, доколе не был освобожден по указу императора, изумленного его твердостию.

Однако же в малой Азии продолжала литься кровь христианская. Проконсул Оптим отличатся особенной жестокостью; но во всех возрастах и званиях встречал равную твердость; миряне соревновали епископам и клирикам. Богатый купец Максим не был удержан тленными сокровищами от верного исповедания имени Христова; под сильными ударами он повторял только, что хочет жертвовать одному Богу, Которому служит радостно от юных дней своих, и грудою метаемых