Студент - Всеволод Советский

— Думаю, с моей стороны было бы невежливо не проявить к тебе большего внимания?..

Пока она соображала, что таится в этом сообщении, я решительно обхватил ее. Мелькнуло: пан или пропал! Даст по морде, ну и переживем.

В один миг я нашел губами ее губы, впился поцелуем. В голове стучало: будь что будет!..

Было так: ее губы дрогнули, чуть смущенно, но явно и нежно ответив на мой поцелуй. Я вздрогнул от радости, ослабил объятья… и она ловко выскользнула из них, и прямо как горная козочка вспорхнула на площадку первого этажа, взглянув оттуда на меня с насмешливым прищуром.

— А ты не робкого десятка юноша!..

— Я подумал, ты будешь огорчена, если я этого не сделаю…

От автора:

Новинка в жанре НАЗАД в СССР!

Я погиб и очутился в прошлом. СССР в самом расцвете, а на дворе 1978 г. Все бы ничего, вот только я… молодой кинолог и служу в милиции! Попал так попал, ведь ментов и собак и я всю жизнь не жаловал! https://author.today/work/353762

Глава 12

Она молча смотрела на меня — загадочно и поощрительно. Я воодушевился, сделал шаг вперед. Еще один — на нижнюю ступеньку лестницы.

Лена поспешила отступить, шутливо подняв палец:

— Стоп, юноша! На первый раз хватит.

— А на второй? — улыбнулся я.

— Поживем — увидим.

По всем повадкам видно было, что она совершенно не против второго раза, но поломаться и погордиться необходимо — как же без этого.

— Тогда прошу канал связи, — с апломбом заявил я.

Она слегка прищурилась:

— Что имеется в виду?.. — проворковала нарочито мультяшным голоском, прекрасно понимая, что имеется в виду.

— Те-ле-фон-чик, — так же нарочито придуриваясь, ответил я. — Номер.

— А зачем? — прищур стал совсем лукавым.

— Ну как же, — я понес пургу, — вдруг мне понадобится помощь? Добрый совет. Учебник. Наконец, захочется почитать классику! К кому же мне тогда обратиться? Кто поможет в такую минуту?..

— Ах, почита-ать… — протянула она.

— Да.

— Классику?

— Именно классику.

— А я-то думала…

— А это тоже можно думать!

Она от души рассмеялась:

— Ну, ты за словом в карман не лезешь! Мне это нравится.

— Мне тоже. Вернее, это… я считаю это одним из мужских достоинств. Находчивость, смекалка, что за мужик без этого⁈ Ну, а если серьезно, то скорость мышления, принятия решений… Хотя в наш век научно-технической информации просто нельзя иначе. Согласна? Мужчина, женщина, неважно.

Говоря так, я несколько кривил душой, поскольку был уверен, что женщина может быть дура дурой, и при этом способна своим очарованием расплавить гранитную скалу. Мужикам такого не дано в принципе.

— Ну… Надо подумать.

— Подумай, — согласился я. — А номер попрошу!

Она сделала туманный взор: вот надо же, мол, как пристал, придется уступить…

— Ты что, запомнишь?

— Конечно.

И она продиктовала номер, который я мгновенно врубил в память как топором, хотя пером и не записывал. И решил больше не томить девчонку. Изобразил воздушный поцелуй:

— Пока!

…В общагу я не шел, а летел, окрыленный. Что уж там говорить, фантазия моя расхрабрилась, заплескала самыми соблазнительными образами. Не надо долго объяснять каково это — представлять хорошенькую девушку в своих объятиях. Я шагал решительно, думая, что мне необходимо срочное обновление гардероба. Кроссовки — ладно, годятся, но пиджак и штаны… Это кровь из носу где-то раздобыть! И подстричься.

В здание общежития я вошел так уверенно, словно живу здесь годы и годы. На вахте сидела незаменимая Матвеевна, она что-то усердно жевала, а на столе у нее стоял стакан с дымящимся чаем в мельхиоровом подстаканнике.

— Добрый вечер! — бодро приветствовал я. — Четыреста седьмой?..

Жуя, престарелая консьержка сунулась в ящик, загремела барахлом. Через секунду выкинула ключ:

— Держи!

Похоже, она была в хорошем настроении. Я взял ключ.

— А сосед мой что, не приходил еще?

— Это Ушаков-то?

— Он самый.

— Был. Ушел.

— Куда?

— Ну а я знаю? По делам, сказал. Я в это не лезу.

Я машинально почесал в затылке. Смотри-ка ты, не лезет она… Чутье подсказывало мне, что Матвеевна знает все в округе. Ну, все-не все, но информацию концентрирует. Ну да ладно.

В комнате я обнаружил свои утренние «городскую» булку и бутылку кефира. Все строго в сохранности, при том, что свою порцию Витек, похоже, истребил дотла, а бутылку наверняка пошел сдавать. Пятнадцать копеек. Это деньги.

Две порции мороженого вряд ли можно назвать едой для молодого здорового парня. Я ощутил голод, люто захомячил булку, кефир выдул прямо из горлышка, предварительно взболтав как следует. Кефир был настоящий, натуральный, вкус изумительный. И этого, конечно, было недостаточно. Я с грустью смотрел на опустевшую бутылку в густых белых подтеках, постепенно созревая для того, чтобы отправиться в магазин…

На этой стадии созревания дверь распахнулась, в комнату валился Витек с туго набитой чем-то черной сумкой из кожзаменителя. Молния на ней была застегнута кое-как, не сходясь до конца.

— Привет! — радостно проорал он и потряс этим баулом как трофеем.

— Вечер добрый, — откликнулся я настороженно. — Ты никак со щитом?

Не знаю, понял ли он античную аллегорию, похоже, это пролетело у него мимо ушей. С победным видом плюхнулся на кровать, взвизгнула панцирная сетка. Переполненный саквояж он шмякнул рядом, победоносно хлопнул по нему рукой.

Точно, со щитом.

— Слышь, Базилевс! Помнишь, я говорил тебе… Стоп! А где ключ?

Не вставая с места, я кинул ему ключ. Он ловко схватил его правой рукой, вскочил и запер дверь.

— Так вот, — продолжил он прерванную речь, все так же куражась. — Помнишь, я говорил тебе, что настоящего чешского пива поднесу! А?

— Я все помню. Конечно. «Старопрамен».

— Молодец! Пятерка тебе за память. Держи!

И расстегнув ридикюль, он торжественно вынул «приталенную» бутылку темно-зеленого стекла. Настоящий чешский «Старопрамен», неведомо как добравшийся до нас. Конечно, система СЭВ (Совет экономической взаимопомощи) работала, но таких дефицитов в советскую провинцию не заносила. Тут были иные пути.

— Спасибо, — растроганно произнес я. — Перед сном выпьем по-братски. Надеюсь, никаких обходов сегодня не будет.

— А кто его знает!.. Ты на всякий случай в тумбочку спрячь.

Я так и сделал, и сказал:

— Слушай… — но он перебил:

— Погоди! Ты