Студент - Всеволод Советский

class="p1">Упитанная барменша в белом халате и шапочке-«короне» взяла длинный половник с полукруглым черпачком, откинула крышку ящика, откуда сразу потянуло холодом… и через минуту две порции в никелированных вазочках на высоких ножках были готовы. Двадцатиграммовая порция коньяка коричневым лаком обтекала белые и бежевые шарики.

— В углу столик свободный, — оживилась девушка. — Пошли туда?

— Идем.

Усевшись, мы с аппетитом принялись за мороженое, и что верно, то верно, вкус крем-брюле с коньяком был удивительно приятен. И мы разговорились совершенно по-приятельски, без всяких вычурностей, без светской условности, а просто в самом деле, как хорошие приятели, будто знакомы друг с другом давным-давно.

— … ну и вот так год отработала. То есть, формально, еще работаю. До двадцатого августа.

— А ты уже зачислена?

Она кивнула, засмеялась:

— Конечно! Списки ведь и через нас проходят.

Лена, как выяснилось, была старше меня на два года. И календарных, и учебных. Закончила школу, поступила в институт искусств. На художественно-графический факультет. Зачем? Да сама толком не поняла. Хотелось чего-то возвышенного. Через год дошло, что промахнулась. Отчислилась. Не стала сдавать летнюю сессию, из-за чего пришлось пережить довольно много неприятностей. И мама охала, и в институте до последнего цеплялись, уговаривали прийти на экзамены…

— Так значит, у тебя талант?

— Наверное, — равнодушно сказала она, подгребая ложечкой подтаявшую смесь пломбира и «Белого аиста». — Но мне это было уже неважно.

То ли по вредности художественного начальства, то ли просто по бюрократической неповоротливости отчисление студентки Никоновой состоялось уже после того, как все вступительные экзамены были сданы. А она уже тогда нацелилась в политех на химический факультет.

— Тебе нравится химия?

— Да, — твердо сказала она. — И в школе уже нравилась. Вот даже не знаю, какой черт дернул пойти на худграф…

Тут мне показалось, что знает, но темнит. Ладно. Ее дело.

Ну, а вообще Лена разрумянилась, развязалась, разговорилась — коньяк сделал свое хитрое дело. Я предложил еще по порции мороженого, она не отказалась. Невинными вроде бы вопросами я умело направлял ее в русло автобиографии. Она поведала, что раз уж опоздала с экзаменами, то разумно решила устроиться в политех на работу. Это было не так-то просто, но через «папины связи», как она выразилась, все же получилось. Попала в отдел кадров мелким клерком.

— … сейчас формально дорабатываю там последние деньки. Между прочим, занятная работа! Смотреть личные дела, всякие протоколы прошлых лет. Так много интересного!..

Здесь я готов был с ней согласиться. Такие документы иной раз увлекательнее всякого романа. Я толково поддакнул, даже чересчур увлекся, вспомнив свой прошлый опыт: я неплохо знал структуру и характер работы кадровых служб. Чересчур — потому, что Лена искренне изумилась, распахнула прекрасные глаза, они даже приобрели оттенок сизого перламутра:

— Слушай, Василий! Я не знаю, ты прямо… человек-оркестр какой-то! Откуда ты это знаешь⁈

Я спохватился, пришлось на ходу переключать темы:

— А ты думаешь, в глубинке народ весь такой дремучий? Лаптем щи хлебает, да на пеньки молится?

— Да нет, что ты, — она слегка смутилась. — Вовсе я так не думаю. Просто ты… вообще, производишь впечатление вундеркинда.

— Это плохо?

— Это странно. А я, если честно, такая… педант, что ли. Мне надо все разложить по полочкам. Порядок, система.

— Ага! А я, стало быть, выбиваюсь из системы, — закуражился я. — Человек-загадка?.. Но ты знаешь, мне это нравится!

— Да мне тоже в какой-то мере, — задумчиво призналась она. — То есть, когда столкнулась с чем-то необычным, то надо его понять. Постараться.

— Золотые слова, — сказал я совершенно искренне и сам задумался.

Ведь я в той самой ситуации, о которой, сама того не желая, сказала Лена. И претензий к себе вроде бы не имею. Я сознаю, что должна быть большая цель. Ее пока нет, но я к ней готов. Она будет обязательно. Вот в этом потоке событий, что окружает меня, как всякого человека,

Наверное, я как-то погрузился в размышления, потому что Лена чуть насмешливо похлопала меня по запястью:

— Василий, эй!.. Как по батюшке? Не Иваныч?

— Сергеевич.

Ладошка была такая мягкая, такая теплая, что у меня едва не захватило дух.

— Слушай, меня после этого коньяка так немножко… — она покрутила пальцем в воздухе. — Хотя это приятно, — поспешила добавить она.

Я чуть не ляпнул что-то вроде: я могу еще приятнее сделать… Но вовремя поймал себя за язык.

— Тебя проводить?

— Если можешь. Я тут совсем недалеко живу. Идем?

— Идем.

И мы пошли. Я тоже, кстати, ощущал чуть заметное, но все же — легкое приятное колыхание в голове. И готовил ударную фразу на прощание, монтировал ее и так, и сяк, наконец, вроде бы сложил, и даже погордился про себя.

— Ну, вот мой дом, — сказала Лена.

Дом, надо признать, солидный. Сталинская пятиэтажка, да не просто так, а полукругом: два «зеркальных» здания как бы обнимали собой площадь с круговым движением, где по центру — клумба с яркими различными цветами. А эти два дома давали начало бульвару, обсаженному старыми липами.

— Провожу до подъезда?

— Конечно, — откликнулась Лена, но все же я уловил в ее речи крохотную паузу. Они и понятно: старые дворы, где все друг друга знают, старушки на лавочках, знавшие Леночку с рождения, видевшие ее первые шаги, ее в бантиках, идущую с мамой в детский сад, первоклассницу с шикарным импортным ранцем, девочку-подростка, девушку — и всегда Леночка из интеллигентной семьи образец вкуса, воспитанности, утонченности… идет вдруг с явным деревенским вахлаком.

Итак, я это мгновенье уловил. Но уловил и то, что девушка решительно удавила в себе сословные предрассудки. Вот, дескать, иду с кем хочу, куда хочу, и никто мне тут не указ!

Она даже решительно встряхнула головой, слегка взметнув каре, и не заметила этого.

Сквозь огромную, до третьего этажа арку, где шаги наши зазвучали гулко, как в романтическом кино, мы вошли во двор. Детишки под приглядом мам носились, верещали на спортплощадке, бдительных же бабушек не было видать. Мы благополучно дошли до парадного с двустворчатой тяжелой деревянной дверью, оснащенной матовыми окошками из толстого стекла — такое чтобы разбить, нужно сильно постараться.

Вошли. В подъезде было тихо, полутемно и прохладно. Пол выложен шестигранными кафельными плитками: желтыми и коричневыми. Лена повернулась ко мне:

— Ну что? До свиданья?..

Я понял, что пришла пора