Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… - Александр Владимирович Воронков

— Вестимо, так, Великий государь! — Евстафий Зернин в очередной раз расцвёл улыбкой, услыхав от меня свой новый чин. И округ Кремля, и по Ките, бывалоча, доводилось, а как за ради учения ратного пальбу учиняли, так и вовсе за Скородом выходили, того для, дабы люду православному ненароком какой охулки не учинить.

— Тогда напомни, сотник: нет ли где поблизости от Кремля пушек покрупнее? А то без них неладно, а к Пушкарскому двору путь долгий…

— Про пушки не знаю, а пищали есть, как не быть, государь. На Ките по башням с давних времён поставлены. Однако ж, погоди! Не вели казнить холопа своего, Великий государь, что запамятовал, ибо на всё воля Господа нашего! Велика пушка есть, на берегу у моста стоит, всяк зрит, кто с правого берега на Торг да Пожар выходит. Рекома «Царь», суть во имя твоего, Великий государь, старшего брата Феодора Иоанновича, при коем и лилась. Предивной работы орудие! Вот только не ведаю, есть ли при ней огневой припас, али за кремлёвскими стенами от непогод уберегается. То, государь, дела пушкарские, а нам, стрельцам, того ведать и ни к чему вовсе.

М-да… Пушка «Царь», значит… Знавал я про одну Царь-пушку. В натуральном виде не доводилось, правда, прикоснуться, потому как хоть и бывал несколько раз в советской столице, но вот в Кремль ни разу не попадал. Это только в новой (или правильнее сказать — в древней?) моей жизни впервые ощутил себя прямо в царской опочивальне, но и тут за суетой было не до осмотра достопримечательностей. Немножечко убить хотели, однако. Зато на картинках и по телевизору это произведение искусства, для изничтожения человеков предназначенное, видывал не раз. Впечатляет!

Интересно, а Царь-колокол тут уже отлили? Вот не припомню, хоть убей, времени его создания. Плаваю слегка в исторических датах. Так, основные вехи в памяти отложились, а дальше — по хронологии туда-сюда блукаю. Вот что из Кремля в 1612-м году иноземцев выгнали — помню. За двести лет до Отечественной войны с Наполеоном. Фильм такой до войны сняли, «Минин и Пожарский» назывался, там ещё гениальный Борис Чирков играл. А воссоединение Малороссии с Россией — это уже 1654-й, за триста один год до смерти Верховного. Эх, проживи товарищ Сталин подольше да всякую хрущёвскую сволочь на чистую воду выведи — глядишь, и не было бы у нас Перестройки-Катастройки, не развалили бы страну гниды в Беловежской Пуще! И не было бы ни войн внутри нашей земли, ни нищеты народа при сверхдоходах олигархов, ни нападения укропов на мой Донбасс… И не угодил бы в мой дом тот украинский снаряд. Всё было бы по-другому. Разве за это сражались и гибли мои сверстники, устелив костями своими просторы от западной границы до Кавказа и Волги и обратно аж до Эльбы и Дуная? А вот прочих дат на этот семнадцатый век приходящихся — даже и не упомню. Что казаки Азов у турок брали при царе Алексее, что Медный да Соляной бунты и восстание Степана Разина тогда же случались — это в голове отложилось. Даже книга такая в моей домашней библиотеке была: «Бунташный век». А вот на какие годы эти события пришлись — хоть озолотите, а не вспомню!

— Ну что же… Двинемся, пожалуй, к тому Пожару, поглядим, какой это «Царь»…

8

Вот тут-то, по пути к Красной площади, именуемой в эти времена пока ещё «Пожаром», я и познакомился с дьяком Григорием Нелидовым-Отрепьевым, тем самым «Гришкой-Расстригой», на которого официально списали «самозванчество Лжедмитрия». Нет, разумеется, мой предшественник по телу царя прекрасно знавал его и до этого дня, но я-то, Дмитрий Умнов, ветеран войны и паровозный инженер на пенсии, видел этого человека в первый раз! В стёганом тегиляе поверх длиннополого чёрного кафтана, отороченной беличьим мехом шапке из дорогого ярко-алого сукна с пристёгнутым к нему на европейский манер серебряным пером-брошью и вооружённый небольшой секиркой на метровом ухватистом топорище, с всклокоченной реденькой бородёнкой, он был испуганно-радостно возбуждён.

Отрепьев стоял у широких ворот солидного подворья на Варварке, за тыном которого виднелись богатые трёхэтажные палаты. Стоял, что характерно, не один, а с отрядом в дюжину бойцов под предводительством дородного верхового боярина в доспешном пансыре из плоских железных колец, украшенном восточной вязью островерхом шлеме с кольчужной сеткой-назатыльником, возможно, помнящем ещё взятие Казани, если не Куликовскую битву. Скакун под ним заметно отличался от низкорослых и косматых лошадок конных стрельцов Стремянного приказа: высокий, рыжий аргамак персидских кровей, покрытый расшитым золотым узорочьем зелёной попоной, он всем видом заявлял о своём импортном происхождении, будто «роллс-ройс» на фоне «ушастых запорожцев». Поскольку улицы в Москве семнадцатого столетия особой шириной не отличались, этой небольшой толпы хватило, чтобы перегородить проход начисто. Но вот возвести баррикады или перекопать всё траншеями, они не догадались. Или, может, тут ещё этого делать не принято?

Завидев нас, бойцы маленького отряда сперва забеспокоились, принялись кто раздувать ружейные фитили, кто поухватистее брать на изготовку длинные копья с узкими гранёными наконечниками… Их предводитель даже привстал в стременах, присматриваясь к нам, картинно приложив ладонь козырьком ко лбу, отдалённо напоминая фигуру Ильи Муромца с картины «Три богатыря» кисти Васнецова. Впрочем, былинный защитник Земли Русской, надо признать, смотрелся на холсте гораздо внушительнее.

Тем временем десяток стрельцов, шедший передовым охранением в пятидесяти-шестидесяти шагах — в условиях городской застройки выдвигать авангард дальше не было смысла — остановился и их командир зычно заорал приказ встречным обозначить себя и следовать изъявить покорность «природному нашему Государю, царю и великому князю Димитрию Иоанновичу». Палить без разбора во всех вооружённых я запретил ещё до того, как мы выступили из Стрелецкой слободы. В конце концов, мы в своей, а не во вражеской столице, а отличить приспешников Шуйских от лоялистов по внешнему виду невозможно: одежда и вооружение у всех одинаковы, говорят и те и другие по-нашему… Так что риск ударить по вероятным союзникам слишком велик.

Приглядевшись, боярин что-то скомандовал своим людям и те расступились. Всадник в богатырском доспехе неспешной рысью направил скакуна в нашу сторону. Ненадолго задержавшись возле бойцов авангарда, он, горделиво подбоченившись, бросил пару фраз и стрельцы освободили проезд. Не доезжая дюжины шагов, боярин ловко, несмотря на комплекцию, спешился и, оставив коня подбежавшему бойцу, подошёл к нам. Отчего-то мой «реципиент» ничего толком не сей раз подсказывать не стал, однако я внутренне ощущал, что