Случай в электричке - Меружан Григорьевич Саркисян

У меня есть две версии: обе будто бы надежны, но в то же время шатки. Если экспертиза не ошиблась и порезы у Чернышевой от выбитого стекла — обязательно найдется дом, где было разбито окно. Как только мы его найдем, уверена, отыщем и преступников. Ну, а если стекло не оконное, а какое-нибудь другое? Разбитое стекло, стекло внутренней двери, да мало ли вариантов, сами знаете! Ваша задача сложнее: как установить, кто сопровождал в вагоне Чернышеву или кто ее встретил на остановке? Похоже, она просто неразрешима...

— Не сказал бы! — возразил Долгушин. — Пострадавшая возвращалась всегда одним и тем же поездом... У каждого поезда есть свои постоянные пассажиры... Есть и у нас несколько примелькавшихся личностей! Будем искать...

Долгушин взял с собой стажера и отправился рейсом 23.15 до Наро-Фоминска. Они прошли по вагонам, расспрашивая пассажиров, кто из них этим же поездом возвращался из Москвы 22 декабря. Таких нашлось немало. Долгушин записывал их адреса, успел кое о чем расспросить. Но каких-либо обнадеживающих показаний в этот вечер он не получил.

Три раза кряду он проехал от Москвы до Наро-Фоминска. На третий день нашелся наро-фоминский житель, который возвращался 22 декабря той самой электричкой и по фотографии опознал Чернышеву.

— Славная такая девчушка! Мы ехали с ней в одном вагоне. Я ее и раньше встречал в электричке, потому и обратил на нее внимание.

Народу в вагоне было немного, человек десять, — рассказывал пассажир, — с Чернышевой ехали двое молодых людей. Думается, они были знакомы — вошли вместе и будто бы переговаривались... Она села у окна, рядом с ней сел один, другой — напротив. Когда они выходили, произошла какая-то заминка, словно она не хотела выходить, а ее уговаривали. Молодые люди поднялись раньше, один из них наклонился над ней, потом поднялась и она. Она оглянулась. Мне не понравился ее взгляд. Эх, если бы я знал тогда! Казалось, она была испугана. Но девушка отвернулась и пошла к выходу. По-моему, парень взял ее под руку... Я их видел в окно, идущих по платформе.

Долгушин спросил свидетеля, узнает ли он молодых людей по фотографии. Тот ответил неуверенно: не очень-то к ним приглядывался.

Но тут вдруг его словно осенило. Он вспомнил, что тем же поездом возвращался из Москвы еще один житель Наро-Фоминска. Они даже слегка знакомы, ибо частенько оказывались в этот поздний час попутчиками. Здоровались, иногда беседовали. Но вот ни имени, ни адреса не знает.

Долгушин предложил свидетелю пройти по всему составу, в надежде увидеть этого человека. Нет, на этот раз в поезде его не оказалось. Условились, что ежедневно Долгушин будет приходить к рейсу 23.15 и ждать нарофоминца у последнего вагона.

Уже было далеко за полночь, когда Долгушин со стажером возвращались в Москву. Неожиданно в дверях их вагона показалась испуганная девушка:

— Милиция! Там человека убивают!

Не раздумывая, они бросились на помощь. В соседнем вагоне на полу корчится от боли какой-то парень в щегольской куртке, а рядом, в яростной схватке, сцепились двое, в руке у одного из них холодно поблескивало лезвие финки. Секунды понадобились Долгушину и его напарнику, чтобы разоружить и утихомирить дерущихся.

Все трое парней и девушка, оказавшаяся единственной свидетельницей, были доставлены в отделение.

Долгушин вызвал свидетельницу. Она, нерешительно остановившись на пороге, внимательно поглядела в лицо Долгушину и неожиданно сказала:

— Петр Петрович, это вы? Не узнаете меня?

Он вгляделся и, узнав ее, заулыбался:

— Наташа? Снегирева? Вот так встреча!

— Узнали! — улыбнулась девушка. — А ведь лет семь прошло, как вы из Брединки уехали. Думала, не узнаете. Вы тогда десятый кончали, а я в четвертый перешла...

— Что и говорить, изменилась ты здорово! — усмехнулся Долгушин, восхищенно оглядывая крупную, ясноглазую девушку с огромной, толщиной в руку, косой. — Уж больно хорошо ты на наших школьных концертах на скрипке играла. Не бросила?

— Нет, учусь на первом курсе консерватории, — улыбнулась Наташа.

— Как родители?

— Папа умер, а мама по-прежнему работает врачом в нашей больнице, — тихо ответила Наташа. И начала рассказывать о себе...

В школе ее считали «не от мира сего», какой-то странной. Еще в первом классе учительница пения поразилась безукоризненности ее музыкального слуха и порекомендовала матери, Елене Викторовне, обязательно учить девочку музыке.

Сама Елена Викторовна в школьные годы училась игре на скрипке. Ничего особенного из этого не вышло, но дешевенькая, фабричной работы, скрипка сохранилась.

— Если уж учиться музыке, пусть попробует на скрипке! — решила Елена Викторовна.

Первые уроки она дала сама. Ее знаний оказалось достаточно, чтобы угадать, что у дочери более выражены способности к музыке, чем когда-то были у нее самой. В Брединке никто не играл на скрипке, а о том, чтобы зазвать учителя из столицы, и говорить было нечего. К счастью, вскоре выяснилось, что в соседнем селе, где находилась действующая церковь, священник довольно хорошо играл на скрипке.

Не такое-то это простое дело обратиться с такой просьбой к сельскому священнику. Не смешно ли учить девочку музыке у попа, не смешно ли, по понятиям, которые существовали на селе, — учить музыке семилетнего ребенка, да еще на таком сложном и редком инструменте?

Но мать видела, как загораются у девчушки глаза, когда она слушает музыку.

Священник — Николай Федорович Теремецкий — выслушал Елену Викторовну с немалым удивлением.

— Какой же я учитель музыки? На это нужны профессиональные навыки... Пришлось мне однажды руководить церковным хором. Но это нечто иное...

И почему скрипка? — добавил он. — Есть инструменты проще. Скрипка — это что-то высшее в музыке, ее голос не предназначен для грубых и неясных звуков, для нынешних раздерганных ритмов. Скрипка — это почти орга́н. И даже сложнее органа. У хорошей скрипки поет не струна, поет дерево, солнце поет.

— Я когда-то сама училась на скрипке. Но неудачно! Быть может, не одарена способностями, а быть может, оказалась ленива?

Теремецкий провел своих неожиданных гостей в дом. Стены оклеены обоями, над тахтой ковер, в красном углу киот с потемневшими иконами. Еще был высокий пузатый комод, на котором лежал футляр со скрипкой.

Сколько Теремецкому лет? Елена Викторовна не бралась определить. За семьдесят, конечно. Сухонький, он, казалось, остановился в своем старении на долгие годы. Старческие пальцы сохранили необыкновенную живость и нежность, ибо касаться струн, перебегать по ним нужно было не только быстро, но иногда и чуть заметным касанием. Он сыграл не простые вещи, нежные, тонкие, поэтические