Ралли Родина. Остров каторги - Максим Привезенцев

неба. В душе у режиссера пели птицы; перед отправлением Владимир Андреевич наметил для себя ряд мест, которые он хотел бы посетить во время поездки, и Байкал определенно в этом списке присутствовал. Для человека, который искренне любит природу и все, что с ней связано, такая вылазка была сродни глотку воздуха для утопающего; Привезенцев плохо помнил подробности своего мимолетного визита в эти края, который случился много лет назад, но до сих пор не забыл эмоций, увезенных с собой на Сахалин – радость, воодушевление и самая настоящая эйфория.

Однако чем ближе они подъезжали к Байкальску, тем больше становилось разочарование. Началось все с шума – далекого, едва различимого, похожего на жужжание надоедливой мухи.

– Откуда звук, Альберт? – прокричал Владимир Андреевич.

Они, как и раньше, ехали на одном мотоцикле: журналист – за рулем, режиссер – в коляске, с верной камерой в руках.

– Тут комбинат же в прошлом году открыли, – наклонившись вбок, проорал Альберт. – Целлюлозно-бумажный. Он и гудит. Вон, видишь, какая махина?

Он махнул рукой в сторону озера, и Владимир Андреевич, повернув голову, уставился на горизонт. Только сейчас он увидел высокие трубы, издали похожие на вековые секвойи. Сейчас они не чадили, но сомнений в том, что завод жив, не возникало: рокот работающих моторов был слышен на много километров окрест. Глядя на трубы, на здания цехов – огромные, похожие на серые надгробные камни – Привезенцев стал вспоминать, что читал про комбинат. Первое, что пришло на ум – газетные статьи, которые восхваляли новое предприятие, рассказывая о современном подходе и импортном оборудовании. Однако Владимир Андреевич, пусть весьма отдаленно, но представлял, что такое производство целлюлозы.

«И это все – рядом с чудесным Байкалом… Решили и его загубить?»

Досаждающее зудение промышленного монстра вскоре стихло, растворившись в других звуках – шумах далекого города, причудливо смешавшихся с теми, что создавала здешняя природа. Еще немногим позже дорога изогнулась к северу, и путники очутились у самого западного края озера.

«Вот оно, средоточие красоты, – с любовью глядя на водную гладь, подумал режиссер. – Место очищения мыслей и обретения спокойствия…»

Рожков объявил привал на два часа, и туристы отправились к берегу, чтобы искупаться. Привезенцев в воду не полез – решил пройтись вдоль берега и поснимать чудесные пейзажи. Увидев впереди троицу рыбаков, которые, угрюмо сидели с тростниковыми удочками, Владимир Андреевич оживился и устремился к ним.

– Здравствуйте, товарищи! – воскликнул он, приблизившись к местным.

Заметив незнакомца с камерой, рыбаки напряглись. Были они до смешного похожи друг на друга – все небольшие, лет около пятидесяти или чуть старше, морщинистые и бородатые. В разной, но одинаково плохонькой одежде, рыбаки казались едва ли не братьями.

– Здравствуйте, – неуверенно ответил Привезенцеву один из них, в старой поношенной куртке темно-зеленого цвета. – А вы чего тут снимаете?

– Да разное, – пожал плечами Владимир Андреевич. – Здесь в основном – природу.

– Снимайте-снимайте, – сказал другой рыбак, с хриплым низким голосом. – Пока есть что снимать.

– Вы это о чем? – спросил режиссер.

– О комбинате бумажечном, о чем же еще? – вставил третий, поглаживая обтянутый тельняшкой живот. – С него такая отрава льется, что тут скоро все попередохнут…

– То есть он прямо в озеро сбрасывает отходы, этот комбинат?

– Ну, мы не знаем наверняка, – украдкой показав товарищу кулак, ответил первый, тот, что был в зеленой куртке.

– Да чего не знаем-то? – обиженно воскликнул третий. – Сам видел, когда под ним сидел! Там трубы прям на воду выходят, и с них прямо в озеро льется!

– Да хорош городить! – вклинился в ссору хриплый.

– А никто и не городит! – возмутился третий. – Я лично видел, как через час после одного выброса рыба повсплывала!

– Да прям через час?!

– Ну!

– Баранки гну! Не было такого, сочиняешь тут!

– А вот и было!

Привезенцев продолжал снимать.

«И почему же в телевизорах говорят не про это, а про наше ралли? Разве оно важней, чем комбинат, отравляющий Байкал?»

В последние годы у Владимира Андреевича зародилась мысль, что страна медленно, но верно меняется к лучшему, и только Сахалин, ввиду отдаленности, до сих пор запаздывает. Однако по мере того, как туристы продвигались с азиатского востока Союза к европейскому западу, ситуация ничуть не менялась.

«Пока, конечно, рано судить… но увиденное, увы, не радует совсем…»

– Владимир Андреевич! – вдруг донесся до ушей режиссера голос Рожкова. – Владимир Андреевич!

Рыбаки разом смолкли. Привезенцев вздрогнул и, нехотя обернувшись через плечо, увидел, что прихвостень Лазарева идет прямиком к ним.

«Он что, следил за мной?..»

– Что случилось, Геннадий Степанович? – спросил Владимир Андреевич.

– Не подскажете, что вы тут снимаете? – осведомился Рожков.

– Да так… – замялся режиссер, но неугомонный рыбак в тельняшке и тут не смолчал:

– Я ему, уважаемый, про комбинат рассказывал, байкальский! Про то, как с него отрава в озеро льется!

Лицо Рожкова окаменело.

– Замолкни, – склонившись к уху не в меру говорливого товарища, прошипел хриплый.

Он, судя по всему, первым понял, что перед ними – не обычные туристы.

– Спасибо, что поделились, товарищи, – холодно поблагодарил рыбаков Геннадий. – Давайте отойдем, Владимир Андреевич?

– Давайте, – нехотя ответил Привезенцев.

Он примерно представлял, что за разговор им предстоит, и хорошо понимал – избежать его не получится.

Однако Рожкову все равно удалось его удивить.

– Не сочтите за наглость, Владимир Андреевич… но я настоятельно рекомендую передать мне пленку, на которую вы сняли ваш разговор с этими… гражданами, – сказал он, пристально глядя на Привезенцева.

– Что? – не поверил своим ушам режиссер. – Зачем вам она?

– Хочу лично показать ее Михал Валерьевичу. Вы же сами видите, какое дело серьезное – отравление озера Байкал! Уверен, Михал Валерьевич это без внимания не оставит и направит пленку, куда следует – для инициации расследования, так сказать…

«Ага, твой Михал Валерьевич направит… в мусорную корзину».

– Для нашего фильма эта запись все равно непригодна, – продолжил Рожков. – Мы же с вами о хорошем рассказываем. Вдохновляем людей на подвиги, а не выбиваем у них почву из-под ног, образно выражаясь, так ведь?

Привезенцев медленно кивнул. Он уже понял, что выбора у него нет. Отдать пленку сейчас или оставить ее у себя, послав Рожкова куда подальше – неважно. В первом случае запись передаст Геннадий, во втором – сам Привезенцев, когда Лазарев позвонит ему и попросит.

«А потом еще наверняка пожурит за то, что я его прихвостня отшил… В общем, упираться бессмысленно».

– Хорошо. Забирайте, – нехотя сказал режиссер. – Только я бы хотел, чтобы с ней не только Сергей Викторович ознакомился, но и другие члены горисполкома.

– Я… постараюсь это обеспечить, – выдавил Рожков.

– Что ж…

Медленно, все еще колеблясь, режиссер вытащил пленку из камеры, взвесил ее в руке и нехотя протянул Геннадию. Тот бережно принял «дар» из рук Привезенцева, мигом спрятал за пазуху и совершенно искренне сказал:

– Спасибо за вашу сознательность. Пойдемте, может, к остальным?

– Пойдемте, – нехотя согласился режиссер. – Мне тем более все равно надо новую пленку зарядить…

Геннадий молча кивнул и, развернувшись, пошел обратно