Мародеры на дорогах истории - Аполлон Григорьевич Кузьмин

Она может сопутствовать любой системе, точнее, она сопутствует любой системе, где власть строится сверху вниз, а она ныне везде строится так: либо явно, как в открыто "тоталитарных режимах", либо тайно, через систему масонских структур, правящих в странах так называемой "демократии". И еще вопрос, какая из этих форм хуже.

Вообще противостояние "тоталитаризма" и "либерализма", так сказать, в идеальном варианте, не может оцениваться вне исторических условий. Либерализм обычно ведет к развалу общества, росту преступности, торжеству мафиозных структур, и тоща вполне естественной становится тяга хоть к какому-то порядку. Тоталитаризм, в свою очередь преодолев некоторые видимые пороки либерального правления неотвратимо "загнивает", а провозглашаемые цели все более и более превращаются в демагогическое прикрытие господства более или менее ограниченной касты.

Фашистские режимы устанавливаются в Европе вскоре после Первой мировой войны, когда не только побежденные (Германия и Австро-Венгрия), но и некоторые победители испытывали большие экономические трудности, а коммунистические идеи "мировой революции" имели приверженцев во всех этих странах. Идеи фашизма, безусловно, нацелены были против интернационально-коммунистических идей. Но в условиях неприятия "либерального" капитализма весьма широкими слоями общества некоторые лозунги коммунистов надо было так или иначе перехватить. С этим связана антикапиталистическая риторика при одновременном отрицании неизбежности классовой борьбы. Апелляция же к национальным традициям, естественно, находила отклик в самых различных слоях общества, включая и пролетарские.

В определениях фашизма, сложившихся у нас в условиях смертельной схватки с фашистскими государствами, обычно подчеркивается, что это "террористическая диктатура самых реакционных сил монополистического капитала". Сейчас многим антифашистам такое определение представляется вообще неверным. Но неверным в нем является не само определение, а его неполнота, скрывающая механизм связи с этим самым "капиталом", равно как механизм действия и самого этого капитала.

Нюрнбергский процесс дал большой материал для суждения о фашизме. Но, прояснив одно, он затемнил другое. Это касается как теневых структур, питавших "поджигателей войны", так и некоторых существенных нюансов, отличающих собственно фашизм от национал-социализма и сионизма. И в своеобразной политической системе ценностей необходимо сопоставить патриотизм, национализм с тремя последними тем более, что пороки одного течения часто произвольно переносятся на другие.

Патриотизм — любовь к Отечеству — чувство столь же естественное, сколь и благотворное для здоровья общества. Но надо иметь в виду, что это именно чувство, желание принести пользу обществу. Но благими пожелай, как известно, может быть выстлана дорога и в противоположном направлении. А потому без осознания болезней общества сами благие пожелания могут пройти бесполезно или даже навредить. В практике это часто случается: почти любой антинародный режим апеллирует к патриотическим чувствам граждан.

Чаще всего патриотические чувства эксплуатируют националисты. В отличие от патриотизма национализм — это уже определенная политическая концепция и даже теория, в рамках которой предполагается соединить разные слои общества во имя какой-то реальной или мнимой национальной задачи. В зависимости от характера задачи национализм ориентируется на правые (в традиционном смысле понятия) или левые слои народа, на собственников или наемных работников. Так, национально-освободительное антиколониалистское движение до недавнего времени у нас рассматривалось как оправданное, правомерное, соответствующее принципам социальной справедливости, и в рамках национально-освободительного движения обычно широко представлены трудовые слои народа, поскольку обычно национальная буржуазия слаба и зависима от иностранного капитала. Абстрактный национализм, не предполагающий решения государственных или крупных социальных проблем, как правило, не имеет широкой социальной базы, замыкаясь в кругу части интеллигенции и так называемых маргинальных слоев (потерявших связь с прежним местом в обществе и не обретших новых). Национализм агрессивный, ставящий целью решить какие-то "геополитические" задачи, старается овладеть государственными структурами и направить их на решение предполагаемой задачи.

Иными словами, само понятие "национализм" не содержит ничего одиозного. Но наполнение его может быть самым различным — от вполне положительного или респектабельного до резко негативного, враждебного другим народам и нередко своему собственному. Национализм почти неизбежно стремится к тоталитарной форме правления, оценка чего также зависит от цели, во имя которой объединяется нация.

Патриотизм обычно питается реальной историей своей страны, ее духовно-культурными традициями (естественно, в тех формах, которые доступны и преобладают в обществе). Национализм более склонен к мифам, преувеличениям, односторонности, самолюбованию. Вариантов опять-таки может быть много. В освободительных движениях героика носит преимущественно духовный характер. В решении "геополитических" задач на первый план могут выйти начала биологические (даже зоологические), расовые, поскольку только в них отыскиваются "материальные" причины и признаки собственного превосходства.

Именно "геополитически" ориентированный национализм обычно оказывается так или иначе завязанным на транснациональные компании, на мировой финансовый капитал. Но общими словами здесь нельзя что-либо объяснить, а механизм этих связей всегда глубоко законспирирован. Не заглянув "за кулисы", нельзя сколько-нибудь верно оценить роль того или иного национализма. В бытовых перебранках могут обозвать "фашизмом" даже и патриотизм (этим обычно грешат приверженцы экстерриториального национализма — сионисты и их выученики). Между же фашизмом и национализмом действительно непереходимой грани нет, и, скажем, в итальянский фашизм наиболее одиозные черты привнесены итальянским же национализмом, а не наоборот.

В значительной части современной литературы о фашизме есть тенденция сблизить фашизм и сталинизм, приписать Сталину особое пристрастие к фашизму, как к чему-то родственному собственным его воззрениям. Эта тенденция просматривается и в основательной книге Дж. Стефана "Русские фашисты. Трагедия и фарс в эмиграции. 1925–1945" (М., 1992), о которой еще ниже будет речь, и особенно подчеркнуто — в предисловии к ней Л.П. Делюсина, и во многих других книгах, не говоря уже о газетных публикациях "антисталинистской" направленности. Но надо иметь в виду, что в 20-е годы о фашизме и в самой Италии имели смутное представление. Муссолини вышел из левого крыла социалистов и, меняя риторику, никогда не говорил о перемене своих взглядов. Постфактум фактически общепринята характеристика виднейшего биографа Муссолини Дорсо: "Обладая анархистской и вместе с тем деспотической натурой, Муссолини готов был проповедовать любые взгляды, стать на любую позицию, поддержать любой тезис, сколь бы они ни были непоследовательны и противоречивы, каждодневно и с поразительной беззастенчивостью опровергать самого себя, беспокоясь лишь о том, чтобы остаться на поверхности политической жизни и пробиваться все выше и выше, ко все большей и большей власти" (см.: Паоло Алатри. Происхождение фашизма. М., 1961 с 416)

Цитированный текст, наверное, многим напомнит наши последние годы и наших политических деятелей, доведших страну до развала и народ до обнищания и даже вымирания. Но наши популисты сохраняют при этом совершенную невозмутимость и бодрость, а значительное число наших граждан, даже умирая от голода или кончая самоубийством из-за беспросветного будущего, не способны уяснить, кто же виновник их трагедии, и голосуют за. В Италии же 20-х годов популизм лидеров