Возвращение снежной королевы - Наталья Александрова

Слишком поздно Татьяна поняла, что лед в этих глазах тает только в присутствии Кати. Сначала она успокаивала себя тем, что Катя на всех больных так влияет, тем более что Андрей с ней самой был уважительно-вежлив – знал, чья она дочь, а Таниного отца он просто боготворил, ведь тот фактически спас ему ногу.

Такой человек, как Градов, думала Татьяна, просто не может полюбить Катю – маленькую, незаметную мышку. Что в ней есть? Только улыбка да глазищи в пол-лица – в общем, как говорят, ни рожи, ни кожи. Ни жилплощади, а это тоже важно. Но не для любви.

И как-то она случайно услышала разговор старшей медсестры и нянечки. В нем роман Катерины с Градовым обсуждался как дело решенное. Оказывается, все давно знали, только она узнала последней. А может, просто не хотела замечать очевидное?

Катя так похорошела, что сомнений ни у кого не осталось. Теперь глаза ее сияли, улыбка не сходила с лица, которым хотелось любоваться. Заведующий отделением теперь тоже на полном серьезе утверждал, что больные должны выздоравливать от одного Катиного вида. Татьяна скрепя сердце смирилась, хотя все ее существо противилось этому.

Но всему приходит конец, и настал тот день, когда Градова выписали. Татьяна стала расспрашивать Катю только тогда, когда как-то на дежурстве застала ее в слезах. Андрей уехал, сказала Катя, и не оставил адреса, потому что ждал нового назначения. А у нее задержка три недели, и на сердце нехорошее предчувствие – что там с Андреем?

– Тебе нужно думать не о нем, а о себе! – не выдержала Татьяна. – Дурочка, да он тебя бросил!

– Не смей! – закричала Катя. – Не смей так о нем! Он не такой, как все, он не может меня забыть!

И посмотрела с настоящей ненавистью. Татьяна пожала плечами и ушла, решив, что с нее хватит.

Через некоторое время досужие соседи донесли Катиной тетке, что племянницу каждое утро тошнит в туалете. Разразился страшный скандал. Тетка выгнала Катю из дома. Общежития в их больнице не давали, а может быть, зав. отделением решил, что Катерина все равно теперь не работник и не стал за нее хлопотать. Кате ничего не оставалось, как уезжать обратно во Владимир.

Перед отъездом она подкараулила Татьяну в коридоре больницы и сунула в руки письмо для Андрея, который должен был приехать через полгода к Таниному отцу на плановый осмотр после операции.

– Лучше бы ты аборт сделала, пока не поздно, – попыталась вразумить ее Татьяна.

– Ни за что! – Снова в Катиных глазах сверкнула непримиримая ненависть.

Ах так? И Татьяна дома сожгла письмо не читая. «Веришь, дурочка, в любовь с первого взгляда? В людей веришь? Ну так и расти ребенка без отца, может, в конце жизни поймешь, что не все на свете ангелы».

Полгода прошло, и как-то отец сообщил, что Андрей Градов лежит у них на обследовании. Татьяна выдумала пустяковый предлог, чтобы появиться у отца в больнице. Андрей постарел, похудел и был покрыт чужим загаром, так что сразу стало ясно – вернулся из Афганистана. Он обрадовался ей, но не больше. А у нее снова вернулись прежние чувства. Но ничего у них с Андреем не вышло, хотя они гуляли по городу, и он даже пару раз был у них дома. О Кате он спросил только в последнюю встречу. И Татьяна ответила, что Катя уехала домой и точного адреса не оставила.

– Вот и все, – хрипло сказала Татьяна Ивановна, – кажется, потом его снова послали в Афганистан, больше я о нем ничего не слышала. Осуждаешь меня?

Лера молчала. Она думала о маме. О том, что не помнит маму смеющейся, а улыбалась мама крайне редко. О том, что мама была несчастлива с отчимом, Лера знала всегда, поняла это еще в детстве, как только увидела их рядом.

В итоге встреча с Лериным отцом не принесла матери ничего, кроме горя. И если быть до конца справедливой, то нельзя винить в этом одну только умирающую немолодую женщину, что сидит сейчас перед ней.

Он мог написать раньше. Если бы хотел, он разыскал бы маму – город Владимир не Южно-Сахалинск и не Калифорния, поезд всего одни сутки идет… Так что скорее всего, прочитав письмо, папочка выбросил бы его в первую попавшуюся урну. Одно дело – закрутить роман в больнице с симпатичной сестричкой, и совершенно другое – жениться на этой сестричке, да еще с ребенком.

Отец… Лере решительно ничего не говорило это слово.

– Вот рассказала тебе, – тяжко вздохнула Татьяна Ивановна, – легче все равно не стало. Ну скажи все, что ты обо мне думаешь!

– Да больно надо! – отмахнулась Лера. – Вы уж сами как-нибудь со своей совестью разбирайтесь! Лучше скажите, этим, из Конторы, что надо было?

– Расспрашивали, что я знаю о тебе, – тихо ответила Татьяна Ивановна, – я сказала, что не видела тебя три года, что соответствует действительности.

– Лучше бы вы сказали, что вообще меня не видели!

– Ага, а они письмо нашли, то, что мать твоя прислала… Что мне было делать?

– Сжечь это письмо, как то сожгли, двадцать три года назад!

Татьяна Ивановна внезапно прижала руку к груди и закашлялась. Сквозь кашель она покивала Лере, что та права, а она сглупила. Потом она поманила Леру рукой к себе и вынула из кармана халата маленький ключик.

Кашель унялся, и она смогла сказать, чтобы Лера открыла секретер и вытащила книги с широкой полки. За первым рядом оказался потайной ящичек, который запирался на ключ. Лера открыла его и увидела небольшую шкатулку из карельской березы.

– Не трогай, – слабым голосом сказала Татьяна Ивановна, – а впрочем, ты все равно не возьмешь… А даже если и возьмешь, то мне уже ничего не нужно.

Лера отмахнулась от нее и выхватила из пачки документов, что лежала рядом со шкатулкой, потертый на сгибах конверт. Конверт порвался, из него высыпалось несколько фотографий.

С маленького снимка на документы смотрело на нее серьезное, даже суровое лицо молодого мужчины. Короткий ежик белых волос, плотно сжатые губы и прямой взгляд очень светлых, почти прозрачных глаз. Лера и сама умела так смотреть. Еще был любительский снимок, где на первом плане стояли обнявшись трое молодых парней. Два лейтенанта и один штатский, в котором Лера без всякого удивления узнала Сергея Лугового. Вторым был Андрей Градов, улыбавшийся не в полную силу, а так, углом рта. Третьим в группе был парень с погонами лейтенанта десантных войск. Широкоплечий и крупный, он хохотал, наклонив лобастую голову, и видно было, что, несмотря на молодость, он уже начинает лысеть.

– Возьми, – прошелестела Татьяна Ивановна, – вот все, что есть. Сама не знаю, зачем хранила, а ты делай с ними что хочешь, мне уж все равно…

Внезапно она задышала тяжело и откинулась на спинку кресла.

– Зину позови… – шепнула она из последних сил.

Лера вышла, прошла по коридору и увидела в тамбуре очухавшуюся Зинаиду, которая сидела на бачке связанная и смотрела на нее, выпучив глаза.

– Только не визжать, – приказала Лера, разматывая веревку, – иди к хозяйке, ей плохо.

Зинаида молча подчинилась, Лера окинула взглядом тамбур и прихватила на всякий случай ключ, что висел на ржавом гвоздике возле двери.

Домработница Татьяны Ивановны Зинаида служила у нее много лет. Точнее, служила она в семье Татьяниных родителей, а потом, когда те умерли, осталась у Татьяны как привычный предмет обстановки, шкаф или комод.

Приехала Зина из деревни молоденькой девушкой и работать смогла устроиться только на валяльную фабрику. Брали еще на стройку, да туда побоялась – с детства почки застудила, когда девчонкой в прорубь провалилась, а на стройке ведь и в жару, и в мороз на улице.

На фабрике была не работа, а ад кромешный. Смена либо с шести утра, либо до полночи, кругом шерсть летит, машины гудят, мастер ругается нехорошо, нормы неподъемные. Которая девка из себя попригляднее да похитрее, уж сумеет с мастером договориться, чтобы он ей наряды получше закрыл, а Зине Бог ни ума, ни красоты особой не дал, так что как ни работай, а все равно зарплата получается с гулькин нос. Машины старые, все время ломаются, одной работнице прямо при Зине палец оторвало.

В общежитии и того хуже: комната огромная на двадцать человек, из окон дует, в туалете грязища, душ один на весь этаж, да и то никогда не работает. Да еще постоянное воровство и комендантша прямо зверюга, ей бы в фашистском застенке работать, самое подходящее…

Помыкалась Зина четыре месяца, а потом сняла угол у бабки и пошла в Военно-медицинскую академию санитаркой. Там, конечно, тоже не сахар, зато сложного ничего нет – тряпка да швабра, дело привычное. Тут-то и приметил ее доктор Иван Антоныч, царствие ему небесное, хороший был человек. Уговорил к нему в домработницы идти. Зина и согласилась. Жила у них как у Христа за пазухой – квартира большая, все удобства, Зине комнатку маленькую отвели. Жена у Ивана Антоныча невредная, с Зиной вежливая, на все праздники подарки хорошие делает. Радовалась Зина своей жизни, а только доктор Иван Антоныч все ее учиться заставлял. То в вечернюю школу посылает, то в медучилище; нужно, говорит, расти, а то всю жизнь в домработницах проживешь! А чем Зине плохо? Хозяин приходит поздно, ест что дают и еще в кабинете до ночи глубокой что-то пишет, хозяйка ни во что не вмешивается, даже сдачу после магазина не всегда проверяет. Вот Татьяна у них капризная – то ей не то и это не это, – но и с ней Зина ладит, лишний раз перемолчит, та и отойдет. А к ученью Зинина голова не приспособлена, засыпает она над книжками, так зачем же от добра добра искать?