Часы - Эдуард Дипнер

месяцами не пить ни капли, но приходит момент, случается стресс, и он срывается в запой. В это время он перестает себя контролировать, пока не выплеснет без остатка весь накопившийся осадок. Самое скверное — это то, что в периоды запоя раз за разом идет деградация личности, деградация способностей, невосполнимая деградация ума. Что делать? Ты, Вера, не переживай, мы с Люсей решили взять Сергея к себе. Если отпустить домой, в Караганду, то там он быстро сопьется, его мать Нина слишком добрый человек. Она написала мне и слезно просит помочь. Она считает, что только мы с Люсей способны держать Сергея в рамках. Сергей очень уважает меня и побаивается Люсю. Наступает весна, нужно достраивать наш дом на даче, в Поварове, там свежий воздух, постоянная физическая нагрузка, да и мне нужен помощник. Сергей будет жить там, заниматься живописью, мы каждые субботу- воскресенье будем с ним. Кстати, наша соседка напротив Анна Сергеевна — очень серьезная и ответственная женщина, постоянно живет там и будет присматривать за ним. Посмотрим, что из этого получится.

Сергей не любил весну. Болезненное время, когда все неустойчиво сползает, меняется. Сырой, серый снег оседает, истекая мутными пьяными слезами. Глазу художника не за что уцепиться. Природа замерла в ожидании праздника, но все обманчиво, из-под тающего снега проявляются грязь и неопрятный мусор прошедших времен, грязью заляпано все — и остатки снежных островков, и следы, оставляемые людьми. Не говоря уже об извечных его, Сергея, проблемах с обувью и вечно мокрыми носками. Раскисшие ботинки протекают, их нужно отмывать каждый раз от налипшей глины. Земля еще спит зимней окоченелостью, не впитывает весенний растай, и все тропинки покрыты мутными лужами, чвакающими под ногами. Хлюпают носами и люди из-за этой мокроты и томительной неопределенности в душе. Весна была женщиной, капризной, ветреной. Распутной. Как Наташа Горелая, и Сергей просыпался под утро от стука сильно бившегося сердца, от сновидений, странных и туманных, растекавшихся в тонко звенящем эфире. Он выходил в утреннюю стынь и слушал курлыканье журавлей. Пунктирными нитями на недосягаемой высоте они прочерчивали светлеющее небо, и стекающей туманной кисеей были окутаны спящие кусты в дальнем углу сада. Он пытался запечатлеть весну на холсте, но получалось грубо, материально. Только акварель может передать невесомую прозрачность и изменчивость весеннего воздуха, цыплячье пуховое оперенье первой, только вчера проклюнувшейся листвы берез и острый, горький запах тополиных почек.

Дядя Женя взял на работе двухнедельный отпуск, и они вдвоем с Сергеем отстраивали заколоченный на зиму, незаконченный дом в Поварове. Настилали пол, вставляли и стеклили окна, пристраивали к дому терраску. За трудовой день уматывались, спали без сновидений, чтобы утром проснуться с ломотой в мышцах, но с решимостью осилить намеченный вечером план действий. Тетя Люся приезжала из Москвы по пятницам, привозила еду и критически оценивала их работу: а вот тут неровно положена доска, а дверь плохо прилегает, лестница на мансарду слишком крута, неудобно, а когда входишь с лестницы в комнату наверху, слишком низкая дверь, можно стукнуться головой. Ей все было не так, неудобно для ее женского ума. Дядя Женя терпел-терпел, а потом взрывался:

— Не нравится? Тогда мы снимаемся! Нанимай шабашников, как Прошины. Они тебе такое сварганят… Кстати, сходи посмотри, что они соорудили у твоих обожаемых друзей.

Между ними часто вспыхивали искры. Тетя Люся была максималисткой, она всегда хотела невозможного, чтобы все было без изъянов и в лучшем виде. Как все женщины. Сергей тоже терял терпение, встревал с оправданиями, и тетка тут же переключалась на него.

— А ты чего лезешь, когда тебя не просят? Все, с меня хватит! Оставайтесь одни, делайте, что хотите, я поехала домой, провожать меня не надо, сама доберусь, и моей ноги…

Она начинала метаться, собирая свои вещи в дорогу, но через десять минут остывала понемногу, начинала клянчить:

— Ну Женечка, сделай лестницу, как я просила, ну пожалуйста. Чтобы мне было удобно.

Дядя Женя соглашался переделать, хотя Сергею было понятно, что это невозможно. Но дядя был инженером, и он придумывал какое-то новое решение, простое и очевидное, они немного меняли наклон лестницы, вставляли новое звено, и действительно получалось лучше и удобнее. В начале мая дом стал вполне пригоден для жизни, и Сергей бродил с этюдником, ловя краски послесвадебного, медового месяца наступающего лета.

Высокорослая, роскошная, белотелая красавица-береза подбоченилась спелыми ветвями-руками у края дороги. Послеполуденный зной струится в застывшем воздухе, а она нежится в истоме, бесстыдно выставляя миру свою спелую красу. Она одинока, и никто не смеет приблизиться, утолить ожидание красавицы.

По настоянию и заказу тети Люси написан интерьер дома в Поварове. Стены отливают янтарным бревенчатым теплом. В широкое окно льется поток солнца, он зажег этим светом свежеструганный подоконник, и хочется ощутить, потрогать деревянное тепло, а рядом с окном на столике, покрытом простой скатеркой, в трехлитровой банке — растрепанный букет полевых цветов: девически невинный поповник с золотинками сердечек, охряная пижма, стрелки колосьев. У подножия монументального сосуда на складках скатерти и на подоконнике греются на солнце четыре только что сорванных яблока. Полная идиллия — мир и тихое деревенское счастье.

9

Евгений только что пришел с работы, Люся задерживалась по каким-то своим женским делам, как раздался звонок в прихожей. За дверью стоял Сергей с большой сумкой в руке, показавшийся необычно собранным, торжественным.

— Сережа? Что случилось? Что-то с мамой? Ну проходи, что ты застыл на пороге.

Он сидел на кухне, тесно сжав меж колен руки, собираясь с решимостью.

— Я уезжаю, дядя Женя…

— Куда уезжаешь? Что случилось? — недоумевал Евгений.

— Я в Караганду уезжаю насовсем.

— Что-то с мамой случилось?

— Да нет, там все в порядке. Это со мной случилось. Я кончился как художник, и мне здесь уже нечего делать.

— Что ты говоришь, Сережа! Ты только что состоялся как художник, и у тебя еще много впереди. Тебе еще только чуть за сорок, а для мужчины это пора расцвета способностей. Тебе просто нужно что-то переменить в жизни, и вернется настроение, вернется интерес.

— Нет, дядя Женя. Я много думал, много размышлял над этим. Дело в том, что я закончил мой жизненный цикл, и мне больше нечего сказать людям. Наверное, я художник небольшого, узкого масштаба. Я пейзажист, в этом жанре я сделал все, что задумал, теперь я пустышка, но я не могу вырваться из того тесного ущелья, куда я сам себя загнал. Я много читал о судьбах художников, широко известных и не очень. Художнику, как, наверное, и всякому