Часы - Эдуард Дипнер

человеку, нужно признание. Все известные художники принадлежали к каким-то школам. Или объединялись в какие-то школы. А одиночки вроде меня обречены на безвестность, на неизбежное умирание. Мне об этом в свое время говорила Валентина Николаевна, она настаивала, чтобы я прошел обучение в классе профессора Вязникова. Если бы это случилось, тогда моя судьба могла пойти совсем по-другому. Но тогда я не понимал, отказался, упустил шанс. А теперь кому нужен я, мое творчество? Карену, который обдирает меня как липку? Ну, еще Вам… Я бесконечно благодарен вам с Людмилой Сергеевной и, конечно, Вере. Я оставляю вам свои картины, к сожалению, больше ничем я не могу вас отблагодарить.

— Сережа, может быть, останешься? Давай сделаем еще одну попытку. Есть же Дом художника, там, наверное, можно найти следы твоей выставки. Можно попытаться войти в круг московских художников. Это может стать для тебя толчком. Можно поискать спонсоров среди богатых людей в Москве. Нельзя вот так сдаваться. Давай попробуем!

— Нет, дядя Женя. Есть еще одно обстоятельство. Дело в том, что я держусь из последних сил. Накатывает на меня черная пучина, и я уже не могу ей сопротивляться. Я не состоялся как художник, но уже состоялся как алкоголик, — он грустно улыбнулся. — Я сорвусь обязательно в ближайшее время. Вам с Людмилой Сергеевной это нужно?

— Сережа, а деньги у тебя есть? Как у тебя с финансами?

— Деньги мне не нужны, я уже купил билет до Караганды и маме телеграммой сообщил, что приезжаю. Так что давайте прощаться, у меня поезд через два часа. Не поминайте лихом.

Вот и вся история художника Сергея Гертера. Он не доехал до Караганды, наряд железнодорожной милиции снял его с поезда в Целинограде и поместил в изолятор на станции. Только через неделю Нина получила сообщение о случившемся и приехала, чтобы забрать сына. Сергей был страшен. Грязный, оборванный, вонючий, в кровоподтеках, он молча сидел на полу тесной камеры и никак не реагировал на окружающее. В отделении милиции Нине сказали, что при задержании он был буен и неадекватен и пришлось вколоть ему лошадиную дозу транквилизатора. Напрасно Нина пыталась пробиться к сознанию сына, в его мутных глазах ничего не отражалось, но он был послушен и дал привезти себя домой, в квартиру на Федоровке. За всю дорогу он не вымолвил ни слова. Так же молча, обхватив рукам колени, он сидел на кровати в своей комнате, а Нина тщетно металась по врачам. Помог младший брат Саша. Через каких-то своих знакомых ему удалось пробиться в городской психдиспансер, и машина скорой помощи увезла Сергея. Медленно, постепенно к Сергею стало воз- вращаться сознание. Через два дня он начал узнавать мать, а еще через неделю его выписали домой. Сергей смутно помнил, как все начиналось в поезде.

Он держался двое суток, стиснув зубы, противился темной волне, поднимавшейся в душе. Чтобы отвлечься от тяжких дум, читал американские детективные романы, которыми запасся на рынке в Измайлове. Сложные нити приключений сыщика Лу Арчера с трудом доходили до него, и билась мысль, тяжелая, как каменный валун: вся жизнь пошла насмарку. Он мечтал о жизни художника, он хотел открыть глаза людям, донести до них красоту окружающего мира, и осознание этой красоты сделает людей чище, счастливее. Красота окружающего мира не лежит на поверхности, ее заслоняют мелкие, досадные детали: грязь от людских и промышленных извержений, сломанные ветви деревьев, грубость людей, измученных повседневным трудом, людские жадность, зависть и лень. Подвиг истинного художника — показать мир красоты, очищенный от этих случайных наслоений, будить в душах людей стремление менять этот мир и свои жизни. Но людям почему-то не понадобилось творчество Сергея. Они охотно покупали только грубые подделки под красоту — лебедей на зеркальных прудах, томных красавиц и букетики искусственных цветов. Может быть, потому что за этими суррогатами они прятали свои низменные порывы и свою больную совесть? Так ведь и сам он прожил свои сорок с лишним лет в свое удовольствие. Никого не осчастливил, ничего, кроме горя, не принес своим родителям. В свое удовольствие занимался живописью, а в результате все его работы разлетелись бесследно. Что осталось у него в итоге? Ничего, кроме неясного томления, неудовлетворенности, непонимания, как дальше жить, и эту неудовлетворенность мучительно хотелось залить, погасить.

Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та… Нескончаемый перестук вагонных колес завораживал, отуплял, острыми иглами проникал в мозг, пыткой отзывался в каждой клетке измученного тела. Вагон был старый, расхлябанный, его жестоко трясло, качало, бросало из стороны в сто- рону, и он отзывался визгом и скрипом всех своих сочленений. Сергей забывался короткими отрывками сна на своей полке, тощий матрасик сбивался от тряски, на очередной стрелке Сергея подбрасывало, и он просыпался. Беспрерывно хлопала дверь близкого туалета, и волна удушливой сортирной вони накрывала купе. Проводник — пожилой сумрачный казах — был один на два плацкартных вагона, и пассажиры пробавлялись самостоятельно. Титан-кипятильник был неисправен, но это мало заботило пассажиров. Они загромоздили все проходы и полки неподъемными челночными баулами, они везли дефицит для продажи, они были привычными к мелким неудобствам. Дни и ночи слились для Сергея в бесконечное мучительное безвременье. Тянулись за окном лесные дали, одевающиеся в осенние наряды, со стуком и лязгом на стрелках проносились разъезды с одинаковыми неряшливыми кучками домишек, и наводила смертную тоску нескончаемая паучья пляска проводов. К концу второго дня закончилось мелькание перелесков, и открылась плоская бескрайняя пустыня мертвых, выжженных степей в медленном, завораживающем кружении. Казалось, что вагон с Сер- геем на полке, заразившийся привычным, болезненным потряхиванием, оторвался от рельсов и застыл на месте, подвешенный на тонкой вибрирующей нити, а земля далеко внизу завертелась, искривляясь в фантастическом, усыпляющем танце. «Скоро Караганда, скоро конец этой пытки», — успел подумать он.

Сергей проснулся от непривычной тишины. Поезд стоял на ночной станции, скупо освещенной дальним фонарем на столбе. В открытую форточку вагонного окна сочились запахи увядших степных трав. Весело матерясь, пиная загораживающие проходы баулы, в тесное пространство купе пробирались два крепких молодых парня. Они ловко расположились на нижней полке у окна, сбросив в проход чьи-то мешавшие им сумки.

— Привет! Спускайся, третьим будешь, — сверкнул Сергею фиксой тот, что был пониже.

Звук льющейся в стакан водки заворожил Сергея. Парни оказались сердечными, близкими и родными. Он обнимался, поднимал тосты. Все прошлое, томительное, болезненное ушло, вылетело в вагонное окно. Что было потом, Сергей не помнил.

В 20** году Евгений полетел в Караганду. Нина написала, что сломала шейку бедра, теперь лежит, обездвижена, и просила приехать. Попрощаться.