Кровавый удар - Сэм Льювеллин

Когда я вошел, женщины подняли головы. Обе были блондинки, обе отличались шикарной, дорогой красотой. Одна из них была Клодия.

Та, что не была Клодией, встала.

— Мне нужно кое-что купить. — Она посмотрела на меня так, что у меня не осталось сомнений: она уходит, чтобы дать Клодии возможность высказать все, что та обо мне думает.

Не успела за ней закрыться дверь, как Клодия сказала:

— Значит, у тебя хватило наглости прийти сюда. Иностранная шлюха вышвырнула тебя, так, что ли?

Она смотрела на меня прямым, жестким взглядом. Ей было стыдно за свое недавнее поведение. И она решила изгнать стыд грубостью. Я сказал:

— Я пришел по делу. Может быть, лучше поговорить с твоей партнершей?

Она узнала свою собственную линию поведения.

— Большое спасибо, надеюсь, что я справлюсь сама.

— Прекрасно. Ты послала на "Лисицу" оценщика, — начал я. — Какие указания ты ему дала?

Ее вишневые губки приоткрылись, чтобы заявить: это не твое собачье дело. Потом она сообразила, что, поскольку на три четверти "Лисица" моя собственность, это именно мое собачье дело.

— Я велела ему установить, в каком состоянии судно, — ответила она.

— И ты довольна результатом?

— Вполне. — Вишневые губки захлопнулись, как крысоловка. Челюсть выпятилась.

— Я видел копию отчета. Он мог написать это, не выходя из конторы.

— Если тебе не нравится инспектор, найди другого.

Я сел на один из стульев.

— Ты всегда пользуешься услугами Пинсли? — спросил я.

— Иногда. — Ее серые глаза бегали.

— На нем же пробы ставить негде, — заметил я.

— Мы ему доверяем, — заявила она.

Я достал копию ее письма, выуженную мной из документов Пинсли.

— "Учитывая особые обстоятельства, — прочитал я, — я просила бы вас лично зайти в мою контору перед тем, как осматривать судно". Какие такие обстоятельства?

— Где ты взял это письмо? — спросила она.

— У Пинсли, — ответил я. — Потому что Пинсли обыскал мое судно. А это незаконное действие. Я хочу узнать, кто просил его произвести обыск и что он искал. Если меня не убедят в обратном, я буду считать, что "особые обстоятельства" — это обыск на корабле. И тогда я пойду в полицию.

Ее золотистый загар чуть-чуть побледнел.

— Не будь идиотом. Ты просто параноик. Все равно ничего не докажешь.

— Речь не о парусных раритетах, — сказал я. — А об убийстве и вымогательстве. И думаю, тебя очень обрадует, что я пишу обо всем этом репортаж в "Трибьюн". Если ты не расскажешь все, что знаешь, тебе тоже достанется.

Она засмеялась. Смех был неубедительный и не сработал.

— Ты сошел с ума.

— Когда я не работал, ты говорила, что я сошел с ума. Теперь я сошел с ума, потому что начал работать. Выбирай что-нибудь одно. — На этот раз она мне поверила. — Так что за особые обстоятельства? — спросил я.

— Не могу тебе сказать, — заявила она.

— Почему же?

— Это... правительственное дело.

Я вытаращил глаза. Я подумал о старом полковнике Отто — человеке-призраке, который занимается правительственными делами.

— Кое-кто звонил, — сказала она.

— Кто?

— Не могу сказать.

— Нет, можешь.

Она немного подумала. Потом проговорила:

— Мужчина. Из министерства торговли.

— Неужели?

— Дать тебе его телефон? — Ее лицо стало красным и злым — Он оставил номер.

— Конечно, дай.

Она сунула мне клочок бумаги. Я переписал номер.

— У тебя все? — спросила она.

— Все.

Ее злость прошла. Теперь вид у нее был угрюмый, но она владела собой. Так грустно кончились мои отношения с Клодией. Мне хотелось что-нибудь сказать, чтобы смягчить горечь. Но сказать было нечего. Она процедила:

— Надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

Я вышел.

Глава 13

Вернувшись на "Лисицу", я набрал этот номер. Ответил мужской голос.

Я заговорил деловито:

— Техническая контора?

— Что вам угодно? — осведомился голос. Тон был деловой и настороженный.

— Нам доложили, что у вас авария, — сказал я.

— Мы ничего не заметили, — ответил он.

— Какой у вас адрес?

— Посмотрите в справочнике. — Трубку повесили гораздо раньше, чем обычно вешают трубки в министерстве торговли и в любом правительственном учреждении.

Я позвонил в Лондон. В "Трибьюн" работал человек, который знал, как отслеживать владельцев телефонных номеров. Он оказался в отпуске. Я сложил листок с номером, сунул в карман, спустился на пристань, велел ребятам Кэмпера приглядывать за "Лисицей", забрал Дина на борт "Хэлберг-Рэсси", принадлежащего Гарри Федерстоуну, и отправился в Саутгемптон — посмотреть на Динова мистера Джонсона.

Мы причалили в огромном мрачном городском порту. Раскаленное августовское солнце клонилось к закату. Облака жирного дыма плавали над светлыми пластмассовыми яхтами, стоявшими на приколе. Коротко стриженные ребятишки запихивали бумажки из-под гамбургеров в дула допотопных противовоздушных зениток, которыми ретивый оформитель надумал украсить двадцатиакровую автомобильную стоянку. Грязное, дешевое, неуютное место.

К западу от портового здания из стекла и исчерканного надписями бетона пейзаж изменился. За высокой кирпичной стеной, увенчанной выступами, расстилалась Новая Венеция. Ее единственное сходство со Старой Венецией заключалась в исключительно грязной воде. Она представляла собой кучку домов в стиле перспективного рыбачьего поселка. Там были минареты, обелиски, колокольня, приделанная не к церкви, а к агентству по продаже недвижимости. В домах, глядящих окнами на гавань, жили отнюдь не рыбаки, так как рыбаки не могли позволить себе жилье за полмиллиона фунтов. Их владельцами были бизнесмены, юристы, специалисты по пластической хирургии. Или, как у дома 21 по Харбор-Уок, контр-адмирал Дикки Уилсон.

Сидя в кубрике, я, наверное, в пятисотый раз поднес к глазам бинокль. Дин разорвал пачку "Хайнекен" и закурил пятнадцатую сигарету за день. Входная дверь дома Дикки была заперта. Она простояла запертой весь день. Мы взяли напрокат автомобиль на стоянке, чтобы последовать за ним, как только он выйдет. Мое доверие к Дину начало колебаться.

Мы ждали.

В шесть часов Дин вышел купить пива. На первом этаже открылось окно. На миг я увидел кустистые черные брови Дикки, жесткие темные волосы, тронутые сединой виски. Дин вернулся с пивом. Окно так и осталось открытым. Никто не выходил из дома.

— Он у себя, — сказал я. — Ты уверен, что он туда пойдет?

Дин ответил:

— Я поеду и подожду его там. Лэнарк-Уэй, дом 13. — Он взял свою кожаную куртку.

— Осторожнее.

Он подмигнул. Теперь это был прежний, самоуверенный Дин.

— А то! — сказал он. Дин поднял складной велосипед, который мы прихватили с "Лисицы", взобрался на него и, не держась руками за руль, завихлял по набережной с сигаретой в зубах.

Я чуть не позвал его обратно. Потом вспомнил, с какой яростью он засыпал могилу Мэри. Он рассказал мне слишком много, чтобы убежать. Теперь он не сдаст позиций. Насколько это возможно для Дина.

Я открыл еще одну банку пива и сказал себе, что это последняя.

Солнце скрылось за домами. Веселые обитатели пластмассовых яхт повалили на берег — выпить синтетического пива и наскоро перекусить. На Харбор-Уок зажглись фонари, электрические лампочки мерцали в стилизованных газовых шарах. В доме 21 зажегся свет.

Дикки сидел дома.

Когда мои часы показали одиннадцать, было уже достаточно темно. Я съел бутерброд с сыром, прикончил банку пива и выпил литр мэлвернской воды. Я уже знал эту дверь как облупленную. Я видел ее левую верхнюю створку. Остальное заслонял кирпичный столб. Гавань начала источать липкий пар, провонявший стоячей водой и застарелым мусором. Меня передернуло. И я засомневался. Чертов дурень, сказал я себе. Ты пятнадцать лет оттрубил журналистом, а теперь клюнул, на байку этого малолетнего хулигана Дина, который небось просто злится на Дикки. Мэри, наверное, рассказала ему, как Дикки орал на нее в Чатеме.

В верхней части синей двери появился желтый просвет. Свет хлынул на кирпичную тумбу. Внутри виднелись силуэты.

Дикки стоял повернувшись к выходу. И женщина. Я направил на нее бинокль. Она что-то сказала, наверное попрощалась, перекинула через плечо сумочку. Дверь закрылась, Дикки остался внутри.

Но я больше не думал о Дикки. Я выскочил из кубрика и помчался на берег, стуча каблуками по тиковым плиткам.

Автостоянка Новой Венеции располагалась перед воротами, ее освещали люминесцентные лампы. На другом конце стоянки около дверцы автомобиля стояла женщина. Должно быть, мой топот привлек ее внимание. Она повернулась, уставилась на меня. Затем быстро отвернулась. Я бежал петляя между машинами, тяжело дыша. Женщина успела открыть дверцу. Она снова повернулась ко мне, ее глазницы казались черными впадинами, красный свет фонарей высосал золото из ее волос и превратил их в серый металл.