Рысь - Урс Маннхарт

Некоторое время Хильтбруннер и Штальдер хранили молчание.

— Ты просто не хочешь понять моих аргументов, — подытожил Штальдер. Развернулся и пошел вслед за удалившимися уже метров на тридцать Геллертом и Леном.

— А ты никак не поймешь, что есть и другие аргументы, — резюмировал Хильтбруннер и тоже двинулся следом.

Чуть позже Лен с Геллертом остановились и подождали спорщиков. Лен указал на лисьи следы. Штальдер, Хильтбруннер и Геллерт бегло осмотрели их. Наконец они добрались до того места, где лежала Рена. Лен рассказал, как нашел ее.

— Что скажете? — поинтересовался Геллерт.

— Не самое труднодоступное место, — ответил Штальдер. — Старый жилистый альпинист сюда без труда заберется.

— Это не место преступления, — обратился к Штальдеру Хильтбруннер. — Это лишь то место, где Рена в изнеможении упала. Кто знает, сколько она пробежала после отравления.

Тщательно изучив все вокруг, они поделили между собой лисьи следы, чтобы системно проверить, куда те ведут. Вскоре метрах в двухстах от того места, где умерла Рена, Штальдер обнаружил труп косули и позвал остальных. На косуле были типичные следы от рысьих укусов. Задняя часть туловища была съедена. Вокруг косули виднелись лисьи следы.

Не успел Хильтбруннер дойти до косули, как у него зазвонил телефон.

Звонила его жена Марианна. Она рассказала, что проведен более подробный анализ вещества, это крысиный яд французского производства, который называется mort-aux-rats rapide. Распространялся и во французской Швейцарии. В начале восьмидесятых его сняли с производства, а в восемьдесят шестом запретили использовать по всей стране.

13

В ближайшие недели он несколько раз сходит к Пульверу перекинуться в картишки, сказал Альфред Хуггенбергер жене. Ее отвращение к карточным играм было неизменным, и ему это нравилось. А вот что ему никак не могло понравиться, так это пронизывающий ветер, гребенкой прочесывающий лес. Альфред Хуггенбергер вздыбил брови и поглядел на раскачивающиеся верхушки деревьев, потом снова опустил глаза на Нижнюю Зимментальскую долину, на окутанную сумерками дорогу, которая разрезала надвое деревню Латтербах и пролегала на двести метров ниже той тропы, по которой он шел. Если егерь Карл Шпиттелер не ошибся, то ждать оставалось недолго. Прямо над мишенями стрелкового клуба шедшая от Латтербаха тропа резко забирала вверх, и Хуггенбергер знал, что он находится в нужном месте. Скоро, чтобы не сбиться дороги, ему понадобится фонарик. Стерев со лба пот тыльной стороной ладони, Хуггенбергер пониже натянул красно-сине-белую шапочку Швейцарского кредитного общества, чуть ослабил лямки рюкзака и приступил к восхождению.

Альфред Хуггенбергер думал о том, не помешает ли ему такой сильный ветер. Не учует ли его рысь. Зато благодаря ветру будут неслышны его шаги. Хилого Рустерхольца в такую погоду сдует с ног. Прежде чем он задумается, как ему выиграть пари, рысь уже будет у его порога. На счет Хуггенбергера поступят три тысячи франков, и станет меньше одной из тех рысей, что сейчас задирают в Лауэнентальской долине немногочисленных серн, а летом могут приняться за его овец.

Вероятно, отец примет предложение гштадского «Мигро»[13] и приютит в ближайшее лето шестьдесят овечек. Чего-чего, а пастбищ на Хюэтунгеле хватает. А если не хватит, то, на взгляд Хуггенбергера, можно было бы выпасать овец на усеянном свинцом поле перед стрелковым клубом в Хаммершванде.

Альфред Хуггенбергер догадывался, что у Рустерхольца в Лауэнене немного друзей. Во всяком случае, к ним точно не относился Шпиттелер, прекрасно знавший, в каком отдаленном скальном проходе защитники рысей уже давно поставили западню.

Дойдя до развилки, о которой, вероятно, и говорил Шпиттелер, Альфред Хуггенбергер на всякий случай осветил фонариком продолжение тропы и отправился налево, где склон был круче, а широкая тропа вскоре сужалась до едва различимой тропки.

Так же описывал это место и Шпиттелер. Зажав шапку в руке, он продолжил подъем.

Чуть позже Хуггенбергер очутился у подножья скалы, вершины которой не было видно, и распознал в ней скалу, что шла наискосок основного хребта и открывала нужный ему проход. Никакой тропки больше не было.

В поисках следов Хуггенбергер посветил под ноги, но ничего не увидел. Одни лишь камни. Едва он, как ему казалось, отыскивал некий путь, как взметаемые ветром листья и иголки, снова делали все неузнаваемым. Хуггенбергер направил фонарь на скалу, отступил на несколько шагов назад, чтобы получше присмотреться и увидел место, похожее на проход. Перелез через упавшую сосну, вскарабкался по двум небольшим скальным выступам и увидел расщелину.

Вошел внутрь. Увидел что-то черное — выделяющийся на фоне серой скалы параллелепипед из решеток, полтора на полтора метра и два с половиной в длину, открытый с двух сторон. Спереди и сзади поверх головы Хуггенбергера торчали две решетчатые двери. Хуггенбергер был удивлен. Во-первых, его удивил размер. Он представлял себе западню — если это и была та самая западня — поменьше. Еще его удивило месторасположение. Параллелепипед хотя и был установлен в самом узком месте между скалами, но оставлял достаточно места, чтобы сбоку от него мог пройти человек.

Хуггенбергер недоверчиво разглядывал установку. Потрогал заржавелые стойки. Западня была явно не первой свежести. Но то, что это была западня, сомнений не вызывало.

Хуггенбергер осветил фонариком пространство вокруг себя. Повсюду одни скалы. Скалы, обрывы и шумно раскачивающиеся ветви. Ветер сбрасывал со скал и задувал в расщелину иголки и листья.

Хуггенбергер сделал себе укрытие, нашел сучья, натянул у скалы брезент, сохранившийся еще с армейских времен, подумал о хронике Таннера, о Фрице Рустерхольце.

Спустя два часа он сидел так же неподвижно, как и в первые минуты. Ветер не ослабевал. Хуггенбергер закутался в одежду и натянул шапку по самые глаза — так, что ему приходилось поднимать голову, чтобы окинуть взглядом проход. Наряду с кофе и шнапсом это был еще один метод бороться со сном и подозреваемой врачами ригидностью затылочных мышц. Раз уж он сподобился на такой подвиг, хотелось довести дело до конца. Ружейный ствол выглядывал из скального углубления между двумя еловыми ветками. Хуггенбергер ждал.

14

Рядом с косулей зоологи нашли мертвую лису В нескольких метрах от нее лежал детеныш, тоже мертвый. Эти обстоятельства лишь подтвердили, что причиной смерти стал крысиный яд. Останки второго детеныша удалось найти только через три дня.

Ханс Рёлли был подробно допрошен властями относительно произошедшего. Он знал о существовании названного яда. И без обиняков заявил, что раньше пользовался именно этим ядом у себя на дворе. Но с тех пор как он обзавелся несколькими вислоухими кроликами, яды ему не нужны.

Внутри проекта мнения по поводу Ханса Рёлли разошлись. Пауль и Марианна Хильтбруннеры требовали от властей проведения обыска в его доме. Штальдер был против, потому что все равно ничего не докажешь, даже найдя на дворе Рёлли мешок mort-aux-rats rapide. Лен не верил, что старик-альпинист был способен посыпать ядом задранную рысью косулю, и рассказал Паулю и Марианне о домашней кошке, которая всякий раз совершала вместе с Рёлли восхождение на Бальмхорн и которую он кормил.

Споры о Хансе Рёлли поулеглись, когда кантональная полиция объявила, что у нее недостаточно поводов для подозрения, чтобы провести обыск.

Поскольку каких-либо свидетелей отыскать не удалось, расследование завершилось бегло запротоколированной беседой с Хансом Рёлли и официальным «обвинением неизвестного».

После отравления Рены и ее детенышей на станции распространилось чувство подавленности. Даже Улиано Скафиди, который, как правило, не обнаруживал по отношению к рысям особых эмоций, находился под впечатлением. Он часто пеленговал Рену, а три недели назад почти полчаса наблюдал, как она играла с рысятами.

Ни власти, ни егеря никак себя не проявляли, что давало повод надеяться на тайные поиски браконьеров. Лен еще несколько раз задумывался о Хансе Рёлли, но так и остался при мнении, что старик-альпинист не травил Рену.

Штальдер воспринимал все спокойно и был рад, когда после удачно проведенного урока в Цвайзиммене, его вскоре позвали в школы Гштада и Больтигена. Приглашение в Больтиген случилось благодаря Бернадетте Цуллигер. Услышав, что зоологи выступают с докладами, она позвонила знакомому учителю в Больтиген и, судя по всему, так расхвалила Штальдера, что учитель сразу согласился дать зоологу два часа. Поэтому Штальдер теперь копался в своих слайдах, чтобы набрать к выступлению побольше снимков. За девяносто минут можно было показать фотографии задранных, наполовину и целиком съеденных серн.