Прутский поход (СИ) - Романов Герман Иванович

— Ты обещал выступить вместе с нами еще в апреле — почто тянул с ответом, господарь?

Теперь Стефан вернул ему тоже слово, но с другим оттенком — «предатель». Словно кнутом стеганул и понял, что прав в своих подозрениях. Был сговор с Габсбургами, был, и Вена его отговорила и от поддержки царя Петра в его Прутском походе, и мятежных куруцей и секеев.

— Момент ведь не наступил, брат, да и саранча помешала…

— Акриды твои земли стороной прошли, боярин, а продовольствие, что собрал ты для православного воинства в городах своих — туркам оставил. Так что не прячься за лукавством и увертками, письмеца твои Ракоци и венскому цезарю вот они! И мыслю бояре твои об измене той знают, и сейчас мне о том и поведают, облегчат душу признанием!

Вид Меншикова был страшен — фельдмаршал был высок ростом, почти с царя Петра, и на две головы превосходил валашского господаря. В парике, в мундире со звездами и лентами, Александр Данилович производил впечатление своей статью и силой. В лапище князь держал два листка бумаги, вытащенные из обшлага рукава, которые и сунул под нос побледневшего как мел господаря, узнавшего письмена.

— Твоя ведь рука, изменник?!

— Это какая-то ошибка, князь! Я господарь…

— Отныне ты никто, а токмо иуда, что клятву дал и от нее отказался! И не господарь ты, православным народом принятый и на том тебе крест целовавший, а османский ставленник! Имать в железа, отвезти в Москву в Преображенский приказ — пусть князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский сыск об измене учинит. А на то сам государь Петр Алексеевич указ свой написал собственной рукою — всем на ознакомление!

Вышедшие из-за спины два офицера в гвардейских мундирах Семеновского полка схватили господаря за руки, сорвав с него саблю, и выволокли из комнаты боярского дома — усадьбу занял Кантемир под свой штаб, в который входил гетман Некулче и квартирмейстером Корчмин.

— Проходимец, братьев по вере предавший, — буркнул Меншиков, оглядев суровым взглядом притихнувших валашских бояр. Те всем своим видом демонстрировали полную лояльность, момент был удачный и Александр Данилович, уткнувшись в них суровым взглядом, веско произнес:

— Нынче же каждый о винах господаря бывшего напишет челобитную царю и самодержцу Петру Алексеевичу! А кто лжу напишет, то взыскано сурово с того будет без всякой жалости!

Перечить русскому фельдмаршалу никто не стал, причем недовольных господарем валашских бояр и перед встречей было много, а сейчас сторонников у того совсем не осталось.

— Повелел благоверный государь Петр Алексеевич всем православным войском господарю Бессарабии и Буджака Стефану Кантемиру командовать, а мне быть при нем правой рукою, и во всем помогать! А Валахию, как оная земля освобождена от турецкого владычества будет, примет под свою державную руку и господаря назначит с согласия тамошнего боярства! Вот его воля, под которой он свое имя поставил!

Возражать Меншикову никто не рискнул — все покорно склонили головы, принимая волю русского монарха. А Стефан в эту секунду подумал, что вели интригу они с Дмитрием, лукавили, изворачивались и письма добывали, а всеми плодами воспользовался Петр, выбрав удачный момент. Одно только непонятно — кого в преемники валашским господарем царь приметил, и как Валахию от османов освобождать…

Ситуация сложившаяся на момент Прутского похода царя Петра в 1711 году по итогам мира одинадцатилетней давности. Тот еще клубок будущих противоречий и неизбежных войн.

Глава 24

— Да, бодаться тут можно долго, война на истощение нам не нужна. Вот только действовать в наступлении как суворовские солдаты, петровские фузилеры пока не могут! И что делать прикажите?!

Извечный русский вопрос вот уже четвертый день мучил Стефана. Он не знал, что можно предпринять в сложившейся ситуации. В обороне русские солдаты держались стойко, а вот наступать не могли, ведь добрую половину личного состава в пехотных полках составляли недавние рекруты. Или отслужившие пару лет солдаты, но не «понюхавшие пороха» в сражениях, либо совсем «желторотые» новобранцы, пусть и экипированные и вооруженные должным образом, но едва обученные. Участников сражений со шведами под Лесной и Полтавой была едва треть, а уж ветеранов первых кампаний Северной войны совсем немного. А тех, кто ходил под Азов пятнадцать лет тому назад, в каждом батальоне можно было пересчитать по пальцам, и то это были уже изрядно послужившие в строю люди, изрядно состарившиеся.

Но то полбеды — полки втягивались потихоньку в баталии, а фузеи с новыми пулями приносили туркам существенный ущерб, теперь даже янычары старались не лезть в драку, а отсиживались в укрепленных лагерях. Беда была с офицерским составом — перед Прутским походом были наняты иноземцы, некоторые из них были толковы и полезны, но остальных нужно просто отрешать от командования.

Как это случилось с командиром 2-й драгунской дивизией генерал-поручиком Янусом Эберштедтом, главой подошедшей последней 4-й пехотной дивизией генерал-аншефом Энцбергом и его зятем бригадиром Ремкимгом. Всю эту троицу и несколько десятков офицеров «сожрал» Меншиков, причем совершенно правильно — те вносили беспорядок в управление частями. И тем вызывали стойкую неприязнь у заслуженных русских офицеров, которые не понимали, за какие «отличия» иностранцам платят двойное жалование, весьма немалое по нынешним временам, когда еще нет ассигнаций, и плата идет полновесными золотыми червонцами и серебряными рублями, пусть и «порченными».

Зато кавалерия приведена Меншиковым в порядок, тем более два подчиненных ему генерала, Ренне и срочно прибывший из северной столицы Боур, были давними сослуживцами фельдмаршала, и сражались под его командованием в нескольких больших сражениях, не считая, бои и стычки. В каждой дивизии состояло по три драгунских двух полковых бригады с приданной артиллерией, а также усиление в виде нескольких полков молдавской и валашской конницы. Эта кавалерия, по примеру битвы при Лесной, сводилась в Корволант. «Летучий корпус» при необходимости мог действовать в отрыве от армии, преследуя неприятеля…

— Что скажешь, ваше высочество, долго стоять будем, чего-то выжидая, как у моря погоды?

Задав себе вопрос, Стефан внутренне признался, что решимости у него все же не хватает — не тот уровень для командования, слишком высокий пост занял. Одно хорошо — Фокшанские «ворота» накрепко закрыли, успели подготовить укрепленные позиции. Османы две недели «бодают» их как бараны своими лбами, проломить оказались не в состоянии. Теперь обустраивают три больших лагеря, вытянувшихся линией на сорок семь верст, укрепляют их всячески. И судя по всему, чего — то замышляют, и вот тут их нужно опередить. Ведь начался август, пока стоит жара, но в сентябре пойдут первые дожди, а в октябре любая война заглохнет. От осадного «сидения» пойдут болезни, до чумы и холеры недалеко. Страна разорена не только нашествием саранчи, скопившаяся огромная армия жадно проедает запасы.

— Нужно самим наступать — турки инициативу потеряли, ее нужно перехватывать. Победу над османами всегда приносило только наступление, надо решаться — но страшно, — Стефан говорил сам с собою, понимая, что «сидение» скоро начнет вызывать у русских раздражение, ведь они видят, что каждый день к туркам подходят подкрепления. Да и Меншиков на него уже косо посматривал, хотя к ним тоже постоянно подходили ополченцы и кое-как подготовленные братьями Кантемирами рекруты.

— А если…

Поймав мысль, Стефан призадумался, потом нашел взглядом небольшую площадку серой вытоптанной земли, и стал рисовать на ней кончиком шпаги схему. И так увлекся, что не заметил, как к нему подъехал Меншиков — охрана пропустила фельдмаршала.

— Что это ты рисуешь, ваша светлость?

«Светлейший» с нескрываемым интересом посмотрел на землицу, исчерченную кончиком шпаги на стрелки и линии. В планах Меншиков разбирался и карту умел «читать», чтобы не злословили про него придворные и недоброжелатели, упрекающие «подлого рода» происхождение.