Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Едва закончив присматривать за работой в амбарах, я поспешил домой. Переоделся и поскакал к господину Букару. Он расхаживал по террасе взад и вперед.

— Смешно, — крикнул он, как только меня увидел, — не могу усидеть на месте!

— Не вы один, — сказал я.

Я рассказал ему о метаниях жителей по шоссе.

— Люди тщатся умерить свое нетерпение, воображают, что так скорее узнают новости, — сказал он. — Ничего-то мы не узнаем до завтрашнего вечера. Будем же благоразумными. Не хотите ли прогуляться до пляжа? — спросил он, беря свою трость.

Мы с ним попытались было реально оценить свидетельские показания и разгадать их последствия, но натыкались на бесчисленные трудности. Один из рабов господина де Робийара свидетельствовал против хозяина, на свой лад истолковывая разговор, который он слышал, прислуживая за столом. Со своей стороны, губернатор упрекал обвиняемых в том, что они к нему обращались, используя неучтивые выражения. Его превосходительство неодобрительно отозвался и о газетах, предавших гласности письма, коими он обменялся с арестованными. Взвесив все это, мы не могли подавить в себе беспокойство.

День подходил к концу. Рыбацкие лодки подплывали к берегу. Потом до нас донеслись звонкие голоса Мари-Луизы, Анны и Изабеллы, спускавшихся по аллее к морю. Когда они к нам подошли, мне вдруг показалось, что великая тишина окутала все вокруг — людей и предметы. Бесследно изгладилась лихорадочность Изабеллы. Лицо ее обрело свою прежнюю безмятежность, и мне ни с того ни с сего припомнилось наше совместное пребывание в Порт-Луи. Мне все представлялось тогда легче легкого. Пять месяцев истекло с тех пор, но для меня это время прошло как одна минута.

Изабелла и обе ее приятельницы уселись около нас на пригорке, поросшем зеленой травой. Я не спускал с Изабеллы глаз. Лицо ее будто светилось, светился и взгляд. Кошмар последних недель рассеивался. Это снова была та хрупкая, предоставленная всем ударам судьбы, улыбающаяся женщина, которая так мне нравилась. Это ее я однажды возьму за руку и переступлю с ней вместе порог «Гвоздичных деревьев».

Опомнившись, я услышал, что говорят о свадьбе одной из соучениц Анны по пансиону. Анна согласилась быть подругой невесты.

— Вы понимаете, что это значит? — сказал господни Букар. — Пятьдесят метров индийского муслина, шляпа, перчатки, новые башмачки, портниха, какая-нибудь наставница по жеманству и черт его знает, кто там еще!

Мари-Луиза сказала, что скоро заявится госпожа Роза, модистка. Разговор какое-то время вращался вокруг этой темы, потом Анна повернулась ко мне.

— Ах да, Никола, я и забыла сказать вам, что бабушка выразила желание с вами потолковать, как только представится случай. Если не возражаете, я вас провожу.

Я попросил компанию меня извинить и пошел за Анной. Мы шагали с ней в ногу. Мне мила была ее юность, я был полон нежности к ней. Однако, едва мы оказывались наедине, меня будто что-то сковывало. На мой взгляд, она была еще девочкой, но не мог же я с ней обращаться как с таковой! Я сделал попытку слегка ее подразнить.

— Подружки одних с вами лет вон уже замуж выходят, Анна, — сказал я ей, — скоро настанет и ваша очередь. Очень возможно, что вас увезут далеко-далеко в чужой дом.

— Я совсем не уверена, что выйду замуж, Никола, — серьезно сказала она. — Это такой сложный вопрос. Подумайте, это ведь на всю жизнь!

Ее серьезность меня позабавила.

— Коли тебя охватывает любовь, то уж не знаешь, сложный это вопрос или нет. Живешь, как живется, и целиком отдаешься счастью.

Она живо повернулась ко мне.

— Откуда вам это известно? — спросила она.

— Анна, скоро мне стукнет тридцать, и, по-моему, я могу опереться на кое-какой опыт, — со смехом ответил я, желая и дальше придерживаться шутливого тона.

— А как вы считаете, можно ли полюбить человека, которого… которого презираешь? Такого, который… ну скажем, погряз во лжи?

Я не смог скрыть своего изумления.

— Уж не случилось ли вам полюбить такого?

Я колебался в выборе слов, я старался понять и думал о том, сколь часто доводится нам жить рядом с людьми, в душу которых мы так до конца и не в силах проникнуть. Но Анна ответила одним из своих пугающе-нетерпеливых жестов: правую руку вверх и тотчас же с маху вниз.

— Вы глупец, Никола! Кто говорит обо мне? Я просто пытаюсь понять, что к чему. Ответьте на мой вопрос.

— Но, Анна, что я могу ответить? Мне кажется, да, такие вещи бывают. Тому нам дает примеры история. Мы не являем собой образцов добродетели.

Я спотыкался на каждой фразе, спрашивая себя, к чему она клонит, кого имеет в виду.

Остановившись, она на меня посмотрела. Я чувствовал, что она глубоко взволнована и — я мог бы в этом поклясться — на грани слез.

— Значит, — сказала она, — жизнь безобразна и отвратительна, в ней нет ничего прекрасного, а эта потребность любить…

Она не стала дальше развивать свою мысль, скорее всего потому, что голос выдавал ее возбуждение, ее отчаяние. На всякий случай я прошептал:

— Не надо…

— Хватит, — сказала она. — Ни слова больше…

Я был пристыжен, как ребенок, которому сделали выговор. Мы подходили к дому Букаров, но остановились в двух-трех шагах от крыльца, и Анна сказала уже совершенно обыденным тоном:

— Вот вы и расширили ваше поместье!

— Да, — с облегчением ответил я, так как в этом предмете я чувствовал себя гораздо уверенней. — Я еще с самого своего приезда мечтал купить землю и хоть что-нибудь путное сделать здесь в свою очередь.

— Мне надо что-то у вас спросить, Никола. Если имеешь счет в банке, можно испытывать денежные затруднения?

— Это зависит, понятно, от сделок, которые заключаешь. Если, к примеру, имеешь поместье, то оно требует крупных расходов. Наличных денег может и не хватить на оплату большого долга.

Я очень важно давал эти детские объяснения. Мое любопытство смешивалось с умилением.

— А вот когда вы помещаете деньги в банк, Никола, посылают ли вам примерно такое письмо: имеем честь сообщить, что теперь у вас на счету такая-то сумма?..

Я улыбнулся, подумав, что зря я воспринимал эту забавную нервную девочку столь трагически. Фантазия уносит ее даже дальше, чем она, вероятно, сама того хочет.

— Конечно, — ответил я, — особенно, если сам позаботишься написать директору банка: милостивый государь, чрезвычайно буду вам благодарен, если вы изволите сообщить, мне…

Я говорил напыщенным тоном, чтобы ее позабавить и развеселить, но она осталась серьезной.

— А если имеешь в банке пятьдесят тысяч пиастров, Никола, разве… разве можно испытывать денежные затруднения?

Я засмеялся.

— Это не исключается. Однако, имея пятьдесят тысяч пиастров, всегда уж как-нибудь выкрутишься.

Госпожа Букар-мать, высунувшись из окна гостиной, окликнула нас:

— Что у вас там за заговор, детки?

— Мы идем, бабушка, — крикнула Анна. И пробормотала сквозь зубы: — Мерзавка!

Мне показалось, что я не расслышал.

— Что вы сказали, Анна?

Мы поднялись на крыльцо.

— Я сказала: мерзавка!

— Анна!

Она повернулась ко мне, глаза ее так и сверкали холодной яростью.

— Что? Еще одно слово, которое неприлично произносить, так, что ли?

Она прошла впереди меня до двери гостиной, но не переступила порога.

— Оставляю тебе твоего Никола, бабушка, — сладеньким голоском пропела она.

Я был совершенно обескуражен, и мне потребовалось все мое самообладание, чтобы с должной почтительностью поздороваться с госпожой Букар.

— Я скучала о вас, — сказала старая дама, — и просила девочек доложить вам об этом. По-моему, давно у нас не было случая спокойненько поболтать вдвоем.

Пригласив меня сесть, она острым взглядом уставилась мне в лицо и отодвинула столик, где стояла утыканная булавками деревянная рама для плетения кружева на коклюшках. Челночки лежали по обе стороны рамы, связанные с кружевом нитями, которые достаточно было сплести в определенном порядке, чтоб получить рисунок несравненной легкости и изящества.