Антоша, вставай - Михаил Михайлович Сердюков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я перевел фонарь дальше. Откуда-то вылетела летучая мышь. Я инстинктивно закрылся руками и пригнулся, а когда понял, что опасность миновала, расправил плечи и подошел к следующему изображению. Все тому же парню на вид уже было лет семь. Он хорошо причесан, опрятен, одет в тельняшку и синие шорты. Он похож на юного моряка. За руку его держит женщина с недовольным лицом, будто и она чувствует тот же противный аромат, что я сейчас. Сам мальчик печален и чуть ли не плачет.
Рядом с этой фотографией развешена на скотче еще целая серия стоп-кадров жизни этого пацана: вот он в школе за партой, дома за уроками, а вот его тоскливый взгляды изучает звездное небо за окном. Женщина с недовольным лицом смотрит на него из-за угла кухни. Затем еще одна фотография — эта же женщина стоит над спящим ребенком. Она дает ему таблетки. Много таблеток. Мальчик грустит. Нет ни одной фотографии, где бы он улыбался. Все фотографии черно-белые, местами изрезанные трещинами или выцветшие, хотя на лестничных пролетах совсем не было окон, чтобы солнечные лучи могли сюда проникнуть и надругаться над фотокарточками.
Я поднялся и вышел. Среди обломков старой мебели лежал пыльный проектор. Подняв с пола, я поставил его на старую табуретку. По-прежнему сильно воняло тухлой рыбой. Невыносимый аромат гнили. Проектор включается, хотя никого электричества тут не было.
— Антоша, ты любишь маму? — говорит женщина с фотографий.
— Но ты не моя мама.
— Я твоя мама, Антоша. Только твоя, — она вскидывает руки по сторонам. — Иди обнимемся.
— Нет, ты все обманываешь, ты меня забрала у настоящей мамы. Врунья. Врунья.
Женщина дает стакан воды мальчику и со строгим видом протягивает таблетки.
— Тебе будет легче, Антоша. Потерпи. Скоро ты привыкнешь.
Проектор гаснет. В моей голове возникает так много вопросов, что мысли начинают давить на лоб. Я ударяю себя кулаком, чтобы стало легче. Не помогает.
До макушки маяка оставался еще один пролет. Я, стиснув зубы, двинулся дальше. Туда, где располагалась огромная лампа и зеркальный отражатель. За стеклом по-прежнему гремела гроза и лил дикий ливень. Нащупав рычаг, я дернул за него, и огромная лампа зажглась, а я едва не ослеп от неожиданности. Белая пелена света сменила ночную мглу. Я летел в бесконечном светлом коридоре. Передо мной кружились фотографии и кадры документального фильма плохого качества. Везде на кадрах расстроенный мальчик. Ему плохо. На каждом снимке его глаза молят о помощи, и кажется, что на его устах застыл крик. Он ничему не рад. Он ничему не улыбается, он лишь тоскует. Постоянно. Из белой невесомости коридора я вмиг вернулся на маяк. Прожектор был направлен вперед. Сильный луч света пробивал насквозь ливень, будто делая в нем дыру. На расстоянии ста метров перед мной показалась ржавая стена, которую я никогда не замечал. До этого она выглядела как синева неба, а теперь мне открылась истинная природа райского острова. Свет прожектора показал, что я заперт внутри ржавой коробки. Меня затрясло, и я отрыгнул ком живых тараканов на свои кожаные ботинки. Как только насекомые оказались на свободе, они тут же разбежались по сторонам. Меня снова закружило в танце паранойи. Я лежал голый, прижав колени ко лбу. Чувствовал себя никому не нужным, как смятый одноразовый стакан. Подняв голову, я увидел перед собой светловолосую девушку с фотографии. Ту, которая держала младенца на руках. Мне стало тепло, захотелось выпрямиться и подойти к ней. Обнять. Но кто-то схватил меня за ноги и потянул вниз, на улицу, туда, откуда я только что пришел. Считая ступеньки подбородком, я слышал мерзкий голос Старухи. Она меня оттаскивала от приятной и нежной женщины с первой фотографии. Я захотел побыть с ней, постоять рядом и помолчать. Мне нужно было лишь нужно несколько мгновений близости с ней. Она была очагом чего-то важного, чего-то более существенного, чем деньги или любовь других людей. Как только я оказался на улице, железная дверь подскочила с земли и захлопнула вход в маяк. Меня окатило холодной водой. Дождь колол тело сотней уколов. Я зажмурился от отчаяния и открыл глаза уже на диване Старой Карги.
***
Однажды, когда мать вязала разноцветный свитер на продажу, я нечаянно пнул ногой и спутал клубки шерсти. Она выбранила меня и заставила распутывать нити. Мне это далось непросто. Сейчас я чувствовал нечто похожее. Все запуталось, и было непонятно, за какую нитку тянуть, чтобы все вернулось на свои места.
Изучая белый потолок с засохшими потеками в углу, я думал о своем сне про Старуху. Неужели она меня усыновила — или я просто так сильно озлоблен, что больше не хотел воспринимать ее как свою мать? От приходивших мыслей мне становилось дурно. Голова распухла, а в груди снова жужжало какое-то неприятное ощущение. Все говорило о том, что мне больше не стоило оставаться в постели.
Я ударил несколько раз себя по лбу и вскочил с дивана, побежал к себе в комнату, чтобы пересчитать деньги, которые мне вчера вручил Юрий Борисович. По дороге на меня даже напало сомнение, что деньги вообще существуют и что спор с миллионером мне не приснился. Все были на месте. Красная куча бабла. Всего десять пачек по пять тысяч — в
