Сеятель снов - София Юэл

обделайся снова, мой братец целых двадцать минут оттирал после тебя ковёр. Спи крепко, Дже-ре-ми.

Снова короткий скрип, и всё стихло, на сей раз окончательно. Джереми медленно опустился на корточки у двери, опёршись на неё спиной, и просидел так несколько минут. Потом встал и пошёл обратно в постель. Глядел в темноту комнаты и думал. Вскоре он почувствовал жажду, словно не пил целый день, во рту пересохло, горло неприятно саднило. Джереми встал с кровати и подошёл к двери, прислушался и убедился, что всё тихо. Уильям ушёл в их с Джозефом комнату и вряд ли снова решит вернуться сюда, ведь желанные двери оказались запертыми. Все ещё чувствуя страх, Джереми повернул ключ, и замок легонько щёлкнул, заставив его мысленно чертыхнуться. Кажется, никто этого щелчка не услышал. Он повернул ручку и открыл дверь. К новой темноте коридора он ещё не привык, поэтому двигался очень медленно, вдоль стены, постоянно ощупывая её потной ладонью. Дойдя до лестницы, он немного успокоился, в гостиной мягким светом горел небольшой торшер. Он примерно знал, где находится кухня и направился туда. Войдя в просторную столовую, он вновь увидел свет впереди, как раз там, где должна быть кухня. Кто-то уже был там, и Джереми в страхе замер на месте. Он хотел повернуться и пойти назад, но тяжёлые шаркающие шаги где-то совсем рядом полностью обездвижили его. Это был не Уильям, это был Гарольд. Он вышел из кухни в столовую. В одной руке у него была большая тарелка с копчёным окороком, в другой банка горчицы. Он казался настолько огромным, что Джереми удивлялся, как ноги вообще могут удерживать всю его массу. Он выглядел несчастным, потерянным, совсем не тем Гарольдом, которого Джереми видел вечером.

− Простите… − только и смог выдавить Джереми.

− Ммм? – Гарольд застыл на месте с окороком и горчицей и уставился на Джереми.

− Ты чего тут делаешь? – спросил он то ли с интересом, то ли с раздражением.

− Я хочу пить.

− А-а, ну да, в твоей комнате нет ванной. Сейчас, погоди.

Он поставил тарелку и банку с горчицей на стол и вернулся в кухню. Джереми терпеливо ждал. Вскоре Гарольд появился с большущим стаканом воды. Он подошёл к Джереми и протянул ему стакан, к его изумлению, мальчик опустошил его за считанные секунды.

− Да ты и впрямь хотел пить, – усмехнулся Гарольд, – ещё хочешь?

− Нет, я напился. Спасибо.

− Ладно. Иди спать, Джереми.

− Спасибо, сэр.

Он уже развернулся, чтобы уйти, но Гарольд остановил его.

− Послушай… эээ… тебе у нас как? Нормально?

Джереми слабо понял суть вопроса, всё же сегодня на него слишком много всего свалилось. Немного замявшись, он ответил: «да», но прозвучало это неуверенно, как и у Гарольда.

− Мальчики… они…эээ… вы поладили?

− Да, – повторил Джереми, но Гарольда этот ответ не удовлетворил.

− Они… ну… старше тебя, поэтому могут немного… Быть жёстче, понимаешь? Так вот, если вдруг что-то они не так сделают, ты приходи прямо ко мне и всё расскажи. Не к Эллен, а ко мне, ясно?

− Да, сэр.

Гарольд нервно выдохнул:

− И ещё. Не говори миссис Уитл, что видел меня на кухне, да никому не говори, это будет нашим секретом, хорошо?

− Да, сэр, – снова повторил Джереми, желая поскорее убраться отсюда.

− Пожалуйста, не называй меня сэр, – смущённо улыбнулся Гарольд, и эта улыбка тоже стала для Джереми откровением, улыбка несчастного, забитого человечка. Вроде бы, такой гигант, а кажется таким маленьким, жалким, даже странно.

− Ладно, иди уж. Спокойной ночи. Кстати, ванная есть на втором этаже. Я скажу Эллен, она утром покажет тебе.

Гарольд побрёл к обеденному столу, где оставил окорок, а Джереми взбежал по лестнице, почти не касаясь ступеней, вновь прошёл по коридору, привыкая к темноте, нашёл свою комнату, вбежал внутрь и закрылся на замок.

Несколько минут он просто лежал в постели и думал. Эта семья ничем не лучше его собственной, пожалуй, хуже. Даже Гарольд, на первый взгляд, совершенно счастливый и довольный жизнью, на самом деле нелюбимый и несчастный обжора. Знает ли он правду о своих мальчиках? Вряд ли, похоже, её знает только Эллен, но и он что-то слышал и ужасно боится. Может, несколько жалоб из школы? Или случайно произнесённые слова Эллен? А собственно, что такого в этих мальчиках? Что если он фантазирует, а они совершенно нормальные, ведь это он первый вломился в их комнату. Перед мысленным взором предстала птица со сломанной шеей, яблоко, летящее в его голову, лужа рвоты на ковре, загадочная Мэйми и её «несчастный» отец, безумное лицо Уильяма. «Наверное, зря мы сюда приехали».

В четыре утра сон сморил его, но, проваливаясь в забытьё, он знал, что один обитатель дома Уитлов по-прежнему не спит – Уильям. Гарольд давно доел окорок и уже видел десятый сон, но Уильям не спал. Быть может, спеть ему колыбельную, которую он пел для Джейн, когда та не могла уснуть? Засыпая, он улыбнулся про себя этой идее. Мрачная колыбельная Уильяма Блейка намного больше подходила этому малолетнему маньяку, нежели благопристойной, уравновешенной Джейн Фрай. «Старая сука» − вот и всё, что она получила в благодарность за любовь от своего ненаглядного мальчика.

Сам того не желая, Джереми ненадолго провалился в обрывочные сновидения Эллен Уитл. Она спала беспокойно, то и дело ворочалась с боку на бок, часто просыпалась, чтобы прислушаться к звукам в доме или налить стакан воды. От выпитого тайком виски Эллен мучила жажда. Она ужасно боялась разоблачения, а потому прятала бутылки в разных частях дома, забывая потом, где именно. В панике она металась до дому, открывая дверцы шкафов, ящиков, даже корзин для белья. Год назад в одной из таких корзин Эллен вместо бутылки нашла одежду сыновей ‒ всю в крови, а потом были звонки из школы, полиция, расследование, статьи в газетах, этот ублюдочный Бозуорт, слишком умный, чтобы просто раздвинуть перед ним ноги и надеяться на его лояльность. Недавно кошмар повторился. Ведь она знала, что так будет. Она снова нашла окровавленную одежду. Кровь, господи, как же её много, она почему-то не впитывается в ткань, словно что-то выталкивает её наружу. Кровь капает на белую плитку ванной комнаты, затекает в рукава халата Эллен, она чувствует её кожей, она словно губка впитывает её в себя. Она пьет её, кровь какого-то ребёнка, поглощает её своей кожей. Она ‒ людоедка. Хоть бы Гарольд ничего не узнал. Бедный-бедный Гарольд, единственное доброе,