Северный ветер - Виктор Потанин

— Решил я туда поехать. На строительство. Совесть требует.

Он сказал это так твердо, что Марийка поняла: решил.

И не советуется он с ней, а просто делится. Просто хочет, чтоб знала об этом его решении.

— В райком заявление отнес. Может, через неделю уезжать, — спокойно добавил Григорий.

Через неделю он действительно уехал. И не один, а во главе целой компании сельских хлопцев, среди которых был даже Петр Спасский. Последние дни перед отъездом все они держались вместе. Измозолили географическую карту, выучили наизусть города и станции, которые предстояло проезжать. Из рассказов, из книг набрались знаний об Урале. Больше того, еще не уехав из родного села, они, казалось, полюбили далекий холодный край, куда прежде ссылали каторжников и куда никто не уезжал по доброй воле.

На вокзале Григорий у всех на виду поцеловал Марийку и громко предупредил:

— Построим город — за тобой приеду. Так и знай!

ГОДЫ, СОБЫТИЯ

Стали приходить письма. С дороги, со штемпелем далеких станций и городов. И наконец с места. С места письма шли бесконечно долго. И особенно тщательно был выведен на них обратный адрес: «Уральская область, Магнитострой...»

Марийка нетерпеливо раскрывала треугольники, торопливо прочитывала густо исписанные листы, прятала их в книжках на этажерке, потом доставала, перечитывала, прятала снова. Это были даже не письма, а, скорее, странички из дневника. И рассказывали они о событиях так подробно, что Марийка будто сама видела людей, о которых шла речь, видела небо, под которым они живут, землю, на которой строят крупнейший в стране комбинат. И если бы даже не читала в газетах, она не упустила бы ни одного события из тех, что происходили на стройке в первые годы.

1929 год, март.

...Степь. Угрюмая, холодная, бескрайняя. 145 километров от последней железнодорожной станции. Оседает потемневший мартовский снег, тает под тусклым, невеселым солнцем, смешивается с рыжей глинистой грязью. Бездорожье...

И по этому бездорожью, по этой неприветливой степи идут люди, тянутся подводы. Стонет недобрый ветер, угрюмо вздымаются над степью голые, безлесые горы. К подножию одной из них — самой мрачной и самой большой — днем и ночью стекаются со всех сторон люди. Русские, киргизы, татары, казахи, украинцы... С Дона, с Днепра, с Кубани, с привольной и полноводной Волги. Выгружают с разбитых дальней дорогой телег и местных уральских тарантасов полотняные палатки, по-хозяйски осматриваются.

Да, невесело.

Григорий выбирает для палатки место повыше, натыкается на тяжелые, осклизлые от талого снега глыбы — не то камни, не то огромные комья земли. Чуть не падает и со злостью пинает край глыбы тупым носком сапога.

— У, черт!..

Подходит Венька Чуйков — новый дружок Григория, рыжий разбитной парнишка.

Приседает на корточки и чуть слышно, благоговейно произносит:

— Смотри-ка! Руда...

Григорий тоже наклоняется. В изломе глыба тусклого, пепельного отлива, с крохотными зернами кварца.

— Окисленная... — как завороженный шепчет Венька. — И на самой земле. Богатство-то какое!..

Он тагильчанин, потомственный металлург. И отец и дед работали на старом демидовском заводе, а сам Венька полтора года был подручным сталевара, так что по части металлургии он для Григория авторитет.

И Григорий проникается еще большим уважением к земле, на которой стоит, к хмурой горе Магнитной, так неприветливо встретившей новоселов.

1929 год, май.

...У подножия горы Магнитной вырастает палаточный городок. Строители расчищают площадки, роют котлованы, сколачивают бараки-времянки. От станции Карталы тянут к Магнитке железную дорогу, а пока 145 километров бездорожья все еще «отделяют строителей от мира». Подводы идут медленно, застревают в грязи и не успевают подвозить инструменты, материалы, продовольствие.

А потом приходит в палаточный городок весна. Приветливее выглядят под ласковым солнцем унылые горы, буйной зеленью одевается степь. Длиннее становятся дни, больше успевают строители сделать дотемна. Приходит к новоселам лирическое настроение, и по вечерам слышит бескрайняя степь привезенные сюда со всей страны песни. На тридцати шести языках.

Григорий слушает их и думает о Марийке, при свете керосиновой лампы пишет ей длинные письма. А иногда уходит с Венькой и Абдуллой Аламовым — колхозным пастухом из-под Казани — через степь, через мелкий, похожий на ручей Урал в старую казачью станицу Магнитную. Там любят старики рассказывать хлопцам о давних временах, когда по царскому указу переселили сюда казаков из далеких придонских степей и велели строить крепость, которая охраняла бы оренбургскую пограничную линию.

Казаки приехали с семьями, обосновались и полтора века враждовали с местными белорецкими мужиками, работавшими под горой. Летом те долбили кайлами руду, ссыпали в кучи, зимой везли санными обозами за сто верст, к заводу. Казаки же считали, что гора на их земле, и не разрешали вывозить руду, хотя сами ею не пользовались. Избивали возчиков, опрокидывали сани... И только когда прибывало из Белорецка заводское начальство, когда выкатывали казакам бочку водки и подносили коменданту крепости подарки, конфликт улаживался. До другого раза.

...Григорий, Венька и Абдулла сидят где-нибудь на завалинке добротного высокого пятистенка, смотрят, как разгорается и притухает в темноте тяжелая казацкая трубка, и слушают о походе Пугачева, о том, как брал он в 1774 году крепость Магнитную и как на Белорецком заводе работные люди отливали для пугачевского войска пушки. Железо для этих пушек выплавлялось, между прочим, из руды Магнитной.

Григорий старается представить себе этот Белорецкий завод с одной маленькой домной, с тесовым забором вокруг дымных цехов, и не может. Другая картина занимает воображение. Просторные, светлые корпуса... Высокие, чуть не под облака трубы... Умные, сильные машины... Переплетения подъездных путей... И — город! Настоящий большой город на месте этой бескрайней степи. С прочными каменными зданиями, красивыми улицами, площадями, бульварами.

Парни возвращаются домой и по дороге наперебой мечтают. Абдулла закатывает до колен штанины, заходит в прохладный мелководный Урал, сыплет татарской скороговоркой:

— Кто-нибудь потом меня не поверит, что по Урал пешком бегал. Кто-нибудь потом от один берег на другой на пароход плыть будет.

— Почему «кто-нибудь»? — поправляет Григорий. — Мы же сами и не поверим.

Проходят брод, натягивают сапоги и продолжают мечтать:

— Сейчас вроде по комбинату уже идем.

— Нет, по городу. Комбинат правее будет.

Хмурая, голая, лежит под черным небом уральская степь, а ребята видят в этой степи огни будущего комбината, зарева над гигантскими домнами. В мертвой, застывшей тишине слышат дыхание машин, гул мартенов... Больше того, они слышат шелест листьев на тех деревьях, которые будут расти вдоль широких и стремительных улиц нового города...

1929 год, сентябрь.

...Жители палаточного городка строят к зиме бараки. Строят быстро, но живут по-прежнему в палатках, потому что со всей страны прибывает пополнение энтузиастов и гостеприимные «старожилы» отдают бараки новоселам.

Григорий, Венька, Петр Спасский и Абдулла Аламов вот уже шестой месяц живут в одной палатке. Спят по двое на одних нарах, едят по двое из одного солдатского котелка. Сегодня они должны были переселяться в барак, который выстроили вместе с бригадой плотников. Еще вставляли стекла и навешивали двери, когда Петр перетащил в крайнюю комнату (подальше от кухни!) все их нехитрые пожитки. Но в этот день приехали волжане-каменщики...

Встретили каменщиков, как и других, по-деловому. Наскоро пожали им руки, дали работу. Разную, непривычную, так как кладка еще не велась. Густо, как солдат в казармы, расселили в четырех «резервных» комнатах этого самого барака. И все-таки на всех места не хватило. Пятеро новичков топтались в коридоре, сидели на стружках, опилках, еще не убранных строителями.

Григорий постоял возле них, поговорил, покурил с ними, потом пошептался с Венькой и подвел новоселов к своей комнате:

— Устраивайтесь...

Он открыл только что навешенную дверь и нос к носу столкнулся с улыбающимся Петром. Увидев за спиной Григория компанию вновь прибывших парней с котомками и чемоданами, Петр перестал улыбаться. Зло, грубо спросил:

— Куда это? На готовенькое?..

Парни попятились, а Петр тоном победителя прокричал им вдогонку:

— Ишь, понаехали!.. А где спервоначалу-то были? Голубчики...

Григорий закрыл дверь, шагнул к Петру, взял за грудки и, ни слова не говоря, тряхнул его. Потом молча собрал вещи всех четырех и отнес обратно в палатку.

Когда Петр полез вечером на нары, Григорий, не говоря ни слова, поднялся, перешел к Веньке и Абдулле, и они стали спать втроем на одних нарах.

1930 год, март.