Северный ветер - Виктор Потанин

В цехе он взял у Хмырова свою вагу и стал на рабочее место рядом с Белугиным. Никто почему-то не возражал, только все с улыбкой переглянулись, и Ванька молча, довольный, работал до окончания смены.

Домой он возвращался один и, странное дело, совсем не чувствовал усталости. Правда, руки по-прежнему болели, но настроение было хорошее. Он понял, что вместе со всеми делает одно важное дело, которому люди отдают не только рабочие руки, но и души.

Лопухов домой не спешил, в своем сердце он нес что-то новое, а что, он пока еще не понимал, просто ему было хорошо, будто познакомился со всем городом лично или побывал совсем в другом мире. Правильно сказал дворник Султан Хабибулин: когда человек работает — жизнь делает.

Грозы так и не было. Просто тучи ушли куда-то, спрятавшись за гору-кормилицу. И все сегодня было новым, все, что окружало его. Каменный город, отделенный от завода бурыми водами реки, дремал уже в вечерних горячих сумерках. К берегу, к дамбам моста, к насыпям прибивало мертвую белую рыбу. Она будто нарочно застревала в густой мазутной пене и даже от ветра не шевелилась. Мальчишки брали рыбу руками и бросали под мост в чистое течение, надеясь, что рыба оживет. От реки веяло прохладой, а в городе еще стояла жара, и на улицах пахло бензином и нагретым асфальтом.

Желтые листья, бумага, окурки и осенняя тяжелая пыль лениво шуршали меж домов, когда проезжали грузовики или пузатые красивые автобусы, и долго, быстро и легко кружились в воронкообразном невидимом вихре, поднимаясь к небу и исчезая где-то там, над крышами красивых домов, в которых жили рабочие люди. Высокие сухие карагачи железными ветками будто проткнули душное небо. От стен не было на проспектах тени, и все, казалось, плавилось от гаснущих лучей заходящего уставшего солнца.

Все в городе затихало, люди готовились к ужину и отдыху, а Ваньке хотелось бродить по городу и думать о себе, о людях, о жизни. Сегодня он может пойти в гости к Султану или к Белугину, и опять с тетей Варей он будет украдкой смотреть картины ее старшего сына...

На Комсомольской площади увидел знакомого парня в короткой рубашке с белыми пуговицами, который нес в общежитие моток проволоки и болты. Сегодня в красном уголке будут монтировать пробный телевизор. «Для людей старается... И после смены работает!» — подумал Ванька о парне и оглядел площадь. Она называлась Комсомольской, была просторной и выходила к реке, к заводу, к насыпям, по которым днем и ночью сливают шлак. Площадь обставлена киосками, в которых продавали и капусту, и мороженое, и книги. А рядом ярко светился огнями «Гастроном», на карнизе почты пело радио.

Отсюда, если смотреть ночью на завод, виден почти весь город. Заводское пламя освещает все вокруг, и отсюда вечерами люди приходят смотреть на огни. Невидимые трамвайные рельсы, когда вспыхивает от слива шлака зарево, загораются красной лентой и, опоясывая площадь дугой, мерцают долго-долго, будто впаянные в асфальт. Внизу, у моста, шумит запруженная бетоном река, ударяет в быки моста и бурлит, когда припадает к воде тугой ветер, и гонит она волны с рыжей пеной далеко-далеко в степи, к Уральским горам. Вечерами свистит маневровый паровозик и сливает шлак поочередно из двенадцати ковшей. Двенадцать раз вспыхивает зарево — двенадцать раз вспыхивает небо и постепенно гаснет. И тогда начинают ярко мерцать белые ночные звезды.

В такие минуты где-то в душе сгорают грусть и усталость, и хочется всех людей сделать счастливыми.

Ванька стоял на площади я никуда не хотел уходить. Ему тоже хочется сделать счастливыми всех, потому что сам он сегодня немножко стал счастливым. Наверно, так и начинается настоящая жизнь. Завтра он снова войдет в рабочий поток и будет работать, как сегодня, когда понял, что он работал не только за деньги, и впервые почувствовал себя рабочим.

Завтра он снова увидится с Надей и подружится с ней, а потом и с ее отцом, который свалил полгоры и ушел на пенсию.

«А ведь это его зарево горит! Это его пламя на заводе! А где и какая гора жизни моей?!» — Ванька подумал с испугом и успокоился тем, что впереди еще целая жизнь и гора для каждого найдется. Ведь они — рабочие и свой огонь добывают прямо из глубин земли, атакой огонь горит всю жизнь. Он горит над заводом, за которым — гора-кормилица. Там и сейчас роют и грузят по вагонам руду и выплавляют из нее сталь, чугун, и зарево над заводом постоянное и днем и ночью, потому что и днем и ночью рабочие заняты одним главным делом. И он, Ванька Лопухов, — с ними. Еще вчера ночью он хотел убежать и хныкал, а бежать некуда: всюду жизнь! Ведь человеку мало работы, зарплаты, жилья и одежды — ему нужен весь мир. И кругом этот большой рабочий мир, в котором горит рабочий огонь. А это зарево от раскаленного шлака, что сливают в воду, яркое, но не вечное, — только двенадцать ковшей, а вечное там, на заводе. Там пламя, и никто никогда его не погасит.

1956 г.

Эльза Бадьева

ПОРТРЕТ НА СОЛНЕЧНОЙ СТОРОНЕ

СОВЕСТЬ ТРЕБУЕТ

Его звали Григорий. Григорий Руденко. Веселый, бедовый парень с нездешними серо-зелеными глазами, озорными, насмешливыми. Казалось, глаза эти не умеют ни грустить, ни сердиться, и только Марийка знала, как мгновенно могут они выцветать, гаснуть под нарочито равнодушным ее взглядом.

Он любил эту шуструю черноглазую девчонку — дочь старого плотника Степана Кравчука. Для нее воровал в церковном саду груши, из-за нее подрался с местным сердцеедом Петром Спасским, о ней писал украдкой стихи. А когда решился на свой первый в жизни самостоятельный шаг, к ней одной пришел посоветоваться. Пришел вечером, когда старый Кравчук был дома. Степенно, как солидный, уважающий себя человек, поздоровался со всеми и почтительно попросил хозяина:

— Мне бы вашу дочь... для серьезного разговора.

Марийка покраснела и, отвернувшись, закрыла лицо передником.

Григорий стоял у порога, решительный и серьезный, мял в руке новенькую, с лакированным козырьком фуражку и выжидающе смотрел то на Марийку, то на ее отца. Кравчук спрятал в усах веселую ухмылку, деловито сказал дочери:

— Ждет тебя человек... Ступай. Только передник-то не забудь снять.

Марийка не знала еще, как это объясняются в любви. Не знала, как «предлагают руку и сердце». Но в ее представлении жених всегда выглядел серьезным и степенным, точь-в-точь таким, каким на этот раз предстал перед отцом Григорий. Она сняла передник, накинула на плечи шубейку. Испуганная, смущенная, вышла следом за Григорием на улицу. Через заснеженные огороды спустились к реке, остановились возле перил на скрипучем дощатом мостике, и Григорий сказал:

— Думаю я, Марийка, самостоятельную жизнь начать.

У нее часто забилось сердце.

— С отцом своим еще не советовался, хочу знать, что ты скажешь.

Григорий взял Марийку за руку, и она не отшатнулась, не отодвинулась от него, только насторожилась и с каким-то радостным испугом ждала, что скажет Григорий дальше. Она подумала даже: а что скажет сама? Что ответит? Наверно, совсем не ответит. Ведь она, Марийка, не знает еще, любит ли Григория.

Низко мела по застывшей реке сухая снежная поземка, далеко за продрогшей рощицей догорали слабые отсветы зимней зарницы. Григорий заглянул Марийке в глаза и сказал:

— Ты ведь, конечно, знаешь, что́ там, на Урале, затевается. У горы Магнитной...

Это было так неожиданно, что Марийка отняла руку и отступила на шаг.

— Ты что, — по-своему истолковал ее удивление Григорий. — Не слыхала?

И он торопливо, горячо стал объяснять, что еще в восемнадцатом году на заседании Совета Народных Комиссаров Владимир Ильич Ленин говорил об огромных рудных богатствах Урала, и в первую очередь горы Магнитной. Об использовании этих богатств. Конечно, в те годы только планировать можно было. Не до строительства... Знай лишь от белой сволочи отбивайся...

Григорий говорил это серьезно и деловито. Таким, как сегодня, Марийка никогда прежде не видела его. Она всегда считала Григория своим сверстником, а он будто намного старше. Всегда болтала с ним о веселых пустяках, а его занимают, оказывается, такие проблемы... И ей стало стыдно своего недавнего желания услышать от Григория ласковые слова.

— Ну, а теперь — сама знаешь... — на этот раз он покосился на нее с неуверенностью, — решение ЦК партии есть. О строительстве комбината.

Да, Марийка знала. Слышала от отца. Но ведь Урал — это так далеко от Украины! Там будут строить заводы, добывать железо из какой-то Магнитной горы... При чем здесь Григорий, при чем она? И, будто угадывая ее мысли, Григорий коротко закончил свой длинный и особенный разговор:

— Решил я туда поехать. На строительство. Совесть требует.

Он сказал это так твердо, что Марийка поняла: решил.

И не советуется он с ней, а просто делится. Просто хочет, чтоб знала об этом его решении.

— В райком заявление отнес. Может, через неделю уезжать, — спокойно добавил Григорий.