Бринс Арнат. Он прибыл ужаснуть весь Восток и прославиться на весь Запад - Мария Шенбрунн-Амор

И араб плавно простер руку к Аскалону, предлагая франкам вместе полюбоваться его творением. Франки мрачно полюбовались, в тысячный раз за последние месяцы.

– Вы прибыли сдаться, дорогой Усама? Ради вас мы предоставим городу самые щедрые условия!

Эмир скорбно вздохнул:

– Йа аль-Малик! Если бы это зависело от меня, вы же знаете, друзья мои, я охотно отдал бы вам последний халат с собственного плеча, но это не в моей воле. Мы прибыли всего лишь ради несказанного удовольствия увидеть ваше праведное величество и всех вас, благородные друзья мои. А заодно обговорить обмен пленными и заключить краткое перемирие, которое позволило бы обеим сторонам похоронить своих погибших.

– О! Мы сожалеем услышать, что у вас много погибших, дорогой Усама, у нас-то все пребывают в прекрасном здравии, уверяю вас!

Эмир поднял ладони и закивал белым тюрбаном, вежливо соглашаясь. Король подмигнул:

– Ну ладно, несколько бедолаг скончались, но не из-за ваших обстрелов, а исключительно из-за нехватки дамского общества!

Действительно, из-за невыносимых условий лагерь оставили не только прачки, но даже гулящие девки.

– Да, – ибн Мункыз горестно вздохнул, – мое сердце тоже рыдает в груди при воспоминании о прекрасном гареме, покинутом мной в дивной Аль-Кахире. А при мысли о брошенных там книгах оно кровоточит.

Тем временем два полковых каноника с великими предосторожностями приподняли и вынесли из шатра Животворящий Крест. За минувшие годы Усама явно не растерял интереса к обычаям франков, вытянул вслед реликвии длинную шею:

– Да будет мне позволено узнать, друзья мои, если этот талисман так дорог вам, почему вы подвергаете его опасностям и превратностям боя? Почему не бережете в благонадежном месте?

– Дорогой эмир, потому что не мы бережем Крест, а он нас. Когда мы сражаемся под сенью этой драгоценной реликвии, поправший смерть Христос сражается среди нас, и мы не можем потерпеть поражение.

Опытный дипломат Усама только кинул исподтишка взгляд на несокрушимые бастионы Аскалона, на вонючий лагерь христианских свиней, зарывшихся в дюны землеройками, и в утешение кафирам заметил:

– Побеждает тот, чья звезда ярче, чье везение оказывается крепче!

Старые друзья еще некоторое время растроганно припоминали золотые дни Акры.

– Да смилостивится Господь над душой покойного Мехенеддина, – вздохнул король, сожалея, что ему так и не удалось отвоевать у старого шакала Буссерет и Дамаск. – Нынешний властитель Дамаска не достоин даже на его лошади сидеть, не только на троне!

Усама перевел своему спутнику, по-французски не понимавшему:

– Аль-Малик неверных хвалит покойного Муин ад-Дина Унура и надеется, что Аллах смилостивится над его душой.

– Еще бы не хвалить, поганый мамлюк гяурам Баниас подарил. Апостата на том свете до тех пор будут поджаривать, пока умма не отвоюет обратно весь Дар аль-Ислам, – ласково сказал Аббас и вежливо, в пояс, поклонился аль-Малику проклятых многобожников, укрывателей истины.

– Память моя стала дырява, как старая подстилка, – учтиво обратился ибн Мункыз к молчаливому красивому мужчине, – затрудняюсь припомнить, встречались ли мы с вами при дворе аль-Малика Фулка?

– Нет, меня там не было. Я прибыл в Утремер только четыре года назад и последнее время служу княгине Антиохийской.

– О! Душа моя слагает вирши каждый раз, когда я думаю о нежной и задумчивой мадам Констанции. Как поживает светлейшая пери, подобная зимней заре? Мадам вышла снова замуж? Она была бы достойна украсить собой любой гарем. Нет? Какая жалость! – оживился Усама. – Эта женщина нуждается в любви, как лилия в поливе.

– Вы ошибаетесь, мой друг, – подмигнул ему король, – лилия превратилась в чертополох – прогнала всех, кого я предлагал ей в садовники.

Беспредметный разговор длился долго, пока наконец Усама не остался с Бодуэном наедине:

– Позволит ли великолепный аль-Малик обратиться к нему с просьбой, от которой ему последует великая польза? Пропустите вашего ни на что не годного, но верного и покорного друга через ваше оцепление. Мне необходимо вернуться в Аль-Кахиру вместе с моим достопочтенным другом Насером ад-Дином Аббасом.

– Вы так сильно стосковались по вашим книгам и гарему? – сочувственно поинтересовался король.

– Вы читаете в моем сердце как в развернутом свитке, ваше величество. Но еще больше я пекусь о возможном мире между нашими странами. С тех пор как я уговорил покойного Мехенеддина заключить мир с аль-Маликом Фулком, я навеки остался неисправимым миротворцем!

Усама пояснил, что от имени халифа Мисром правит никуда не годный визирь ибн Саллар, суннитский курд при шиитском дворе, которого лишь бесстыжие подхалимы величают Первым среди Справедливых и Мечом Ислама! Харам! Стыд и позор! Да проржавеет клинок этого Меча, если он у него имеется! Всего пару лет назад этот курд в своей безграничной глупости посылал его, ибн Мункыза, в Сурию, дабы сговориться с Нур ад-Дином о совместном нападении на сынов Троицы. Но верный друг франков Усама постарался, чтобы из этого замысла ничего не вышло, поскольку был и остался убежден, что главную опасность для всех прочих правителей Востока представляет сам ненасытный Нур ад-Дин, да лишит Аллах милости того, кто замышляет против собственных единоверцев!

– Ваше великолепие, Нур ад-Дин намеревается захватить Дамаск, Миср и весь Фалястын, – доверительно поведал эмир. – Он опасен вам так же, как и фатимидскому халифу. Мисру и франджам необходимо объединиться против тюрка. Но нынешний визирь – этот никчемный и распутный ибн Саллар – не понимает этого! Мой достойный друг Аббас – его приемный сын, – Усама указал на своего спутника, – намеревается отстранить своего негодного отчима от кормила власти и при моей посильной помощи взвалить на себя ее бремя. Если наш план удастся, то ничто не помешает дражайшему аль-Малику вскоре заключить с Мисром выгоднейший союз, который положит предел Нур ад-Дину.

– Даже взятие Аскалона не помешает? – расхохотался Бодуэн. – Дорогой Усама, сердце говорит мне, что вы всегда действуете в интересах мира и всех нас.

Разум же говорил королю, что интриги неугомонного ибн Мункыза так или иначе непременно пошатнут Египет. Он разрешил сарацинам беспрепятственно проехать сквозь его войска.

Довольный ибн Мункыз повел Аббаса к коновязи:

– Ну что, мой драгоценный друг? По-прежнему ли вы грустите по приятной жизни в победоносном городе тысячи минаретов?

– Как верблюд по оазису! Будь проклят этот мерзкий Фалястын, в котором одни лишь войны!

– В таком случае мои новости покажутся вашим ушам сладостными, как предвечерняя азана муэдзина. Дорогой друг, аль-Малик укрывателей истины поручил мне вести с халифом переговоры о мире, так что нам необходимо срочно вернуться в Аль-Кахиру. Я открою вам сердце без утайки: у нас имеется еще одна причина гнать коней. Вы ведь знаете, что мои сны, как правило, вещие? Так вот, во сне я видел, что главному визирю халифа, вашему отчиму и нашему замечательному повелителю, осталось жить совсем недолго. А если бы, допустим, ибн Саллар, этот острый и верный Меч Ислама, внезапно скончался, (а ведь никто не удивился бы, если внезапно скончался бы человек, проводящий дни и ночи в распутстве и сладострастии!), то именно вам, мой благородный друг, пришлось бы заменить нашему драгоценному халифу этого полного пороков, недостойного курда-суннита. Я надеюсь, что, став визирем, вы вновь обретете все приятности жизни!

Выехав беспрепятственно из окружения неверных, Усама опустил поводья и отравленной стрелой полетел в сторону Аль-Кахиры, не бросив на покинутый Аскалон ни единого прощального взгляда:

– Поторопимся, мой дражайший Аббас, поторопимся. Все в мире решает судьба, и человек – только муравей, сухой листок, гонимый ветром событий. Но иногда, для того чтобы поднялся попутный листку ветер, старому Усаме приходится взмахнуть полой своего халата.

Бодуэн смотрел вслед всадникам, пока сарацины не скрылись за холмами и ветер не занес в песке следы их коней.

По совету Шатильона италийские суда на Пасху доставили паломников из Яффы и Акры, но для успешного штурма не хватило этих непривычных к оружию вилланов, а едва они провели на пустынном берегу достаточный срок, чтобы заработать обещанные им деньги и индульгенции, как принялись тяготиться нескончаемой осадой. Капитаны кораблей тоже не желали терять драгоценное время летней навигации на патрулирование аскалонского побережья. Первой благое дело под покровом ночи покинула трирема «Серениссима», недаром над ее кормой реял девиз «Non aspetto! – Не жду!». Прочие судовладельцы сходили с ума, представляя себе выгодные фрахты, достающиеся ее капитану, известному пройдохе Антонио, пока они бесприбыльно торчат в водах Аскалона, подобно евнухам у дверей гарема. Одна за другой галеры покидали рейд. А едва последний венецианский корабль скрылся за горизонтом, как море застлали египетские паруса, и во вражескую гавань беспрепятственно вплыли семьдесят фатимидских судов из Александрии, до кормы заполненные припасами и оружием.