Грешница и кающаяся. Часть II - Георг Борн

— Иоганн найденыш,— постоянно повторяла она.— В немецкой столице так же часто подкидывают детей, как и в Париже. Ох, и хватила я с ним забот! Кто бы мог подумать, что больной, слабый, полузамерзший заморыш станет таким красавчиком и что я буду ему обязана безбедной жизнью, которую обеспечивает мне господин Эбергард; я люблю Иоганна, как родного сына, хотя, клянусь, меня в жизни не коснулся ни один мужчина.

После таких уверений Мартин всегда посмеивался над Урсулой и, чтобы позлить ее, говорил:

— Потому и не коснулся, что, видать, не захотел. Иначе бы ты ничем не отличалась от других. Все вы, женщины, одинаковы!

Эти слова приводили старую Урсулу в такое бешенство, что Мартин, смеясь в душе, вынужден был спешно ретироваться, ибо, по его убеждению, лучше иметь дело с кровожадной акулой, чем с рассерженной жещиной.

Всякий, кто впервые встречал князя со светловолосым мальчиком, неизменно принимал его за сына Эбергарда.

Лицо Иоганна было такое же одухотворенное и открытое, как у князя, большие голубые глаза с длинными ресницами придавали ему особую привлекательность, а черты нежного лица и стройная фигура ребенка уже теперь обещали, что со временем он будет очень похож на князя.

Многие, наблюдавшие за человеческим развитием, утверждают, что люди, постоянно живущие вместе, как, например, муж и жена, очень часто становятся похожими друг на друга не только привычками, манерами, мыслями и чувствами, но даже внешностью, и мы признаем истину этого наблюдения. Если, конечно, их характеры не слишком противоречат друг другу.

Эбергард старался, чтобы к немому мальчику, отличавшемуся старанием и способностями, перешли его лучшие душевные качества. Он с любопытством следил за быстрым развитием маленького Иоганна и, проникая в его душу, должен был признать, что ребенок наделен такой истинной любознательностью и такими возвышенными чувствами, что в будущем от него многого можно ожидать.

Маленький Иоганн, как и все рано развивающиеся и одаренные натуры, постоянно находился в каком-то болезненном возбуждении, в нем рождались разные дикие фантазии, и он часто пугал князя своими ответами, в которых проглядывала необычайная умственная деятельность.

Вместе с тем Эбергард старался развить в Иоганне детские наклонности и привить ему любовь к природе, так благотворно действующей на душу человека.

Маленький Иоганн с первого же дня искренне полюбил своего покровителя. Мы уже видели, как он протягивал к князю руки и не отпускал его от себя, теперь же эта удивительная привязанность превратилась в такую сильную любовь, что лицо мальчика всегда озарялось радостью, когда Эбергард брал его за руку и гулял с ним в парке или садился рядом на скамейку.

Каждый мимолетный жест князя, каждая его улыбка или тень недовольства находили мгновенный отклик в душе мальчика, и буйный, отчаянный сорванец, заметив его укоризненный взгляд, тотчас становился кротким и смирным.

Но стоило старой Урсуле или Сандоку сделать ему какое-нибудь замечание, как он моментально выходил из себя; не будучи в состоянии выразить свою досаду словами, он гневно топал ногой, вся его маленькая фигура выражала негодование, а глаза загорались каким-то диким огнем.

Этот странный ребенок, казалось, заключал в себе два существа, и князь, наблюдая за ним, иногда с недоумением покачивал головой.

Эбергард частенько выговаривал ему за непослушание старой Урсуле и Сандоку, и Иоганн обычно выслушивал его с покорностью и раскаяньем. Но иногда посредством жестов или письменно он давал понять, что обидчики его неправы, и находил столько тому доказательств, что князь поневоле смягчался.

Подобные сцены всегда заканчивались тем, что Иоганн бросался ему на шею или писал на грифельной доске, с которой никогда не расставался: «О, как я тебя люблю!»

Однажды после подобного изъявления чувств он написал еще следующее: «Как бы я хотел иметь возможность так же беречь и охранять тебя, дядя Эбергард, как бы я хотел когда-нибудь спасти тебе жизнь!»

Князь был в высшей степени поражен и тронут этими словами; он поднял маленького Иоганна и поцеловал его, а мальчик по обыкновению положил ему голову на плечо и маленькими нежными ручонками принялся играть его роскошной бородой.

Однажды теплым осенним днем Эбергард, отдыхая от занятий, отправился с Иоганном гулять по парку. Солнце пекло так, что можно было ожидать грозу, и они свернули в тенистую аллею.

В это время подошел негр и подал князю на серебряном подносе только что полученное письмо из Монте-Веро.

Князь, с нетерпением ожидавший вестей, схватил письмо, распечатал и углубился в чтение настолько, что не заметил, как маленький Иоганн в погоне за яркой бабочкой удалялся от него все больше и больше.

Урсула была занята в комнатах, где жила вместе с Иоганном, а Сандок, не обращая внимания на бегавшего по лужайке мальчика, последовал за князем во дворец, ожидая от него приказаний.

Письмо, судя по всему, было очень важного содержания, потому что Эбергард тотчас же прошел в свой кабинет и сел за письменный стол, на котором стоял портрет принцессы Кристины, чтобы ответить управляющему имением,— письмо было от него.

А Иоганн продолжал бегать по зеленым лужайкам за бабочками, летавшими быстрей его. У мальчика не было ни сетки, ни сачка, ни даже шляпы, которой можно было бы накрыть разноцветных беглянок.

Светлые локоны падали на вспотевшее от жары лицо, но он не обращал на это внимания и думал только о своих бабочках.

Вдруг ему почудились за собой чьи-то шаги; думая, что это Урсула или Сандок пришли за ним, он обернулся и увидел незнакомого мужчину; он вскрикнул — и видение исчезло; тогда Иоганн громко рассмеялся и продолжил свою охоту.

Он не обращал внимания на палящие лучи солнца, а они грели его головку все сильней и сильней. Через некоторое время ему опять почудились чьи-то шаги сзади — подобно эху, ускорявшиеся, когда он бежал, и утихавшие, когда останавливался.

Иоганн не обращал более внимания на преследующие его шаги, как вдруг увидел около себя на траве чью-то тень; он с трепетом оглянулся — перед ним стоял тот же незнакомец.

Он был худ и стар, неприятное лицо его окаймляла седая борода, близко поставленные глаза злобно сверкали, и весь его облик выражал такую хитрость и коварство, что мальчику невольно пришло на ум слово «Фукс» — лисица.

Иоганн никак не мог понять, каким образом этот человек попал в парк и кто он такой. Замерев от неожиданности, он уставился на незнакомца, и вдруг ему пришло в голову, что это, быть может, привидение.

Подобно всем детям, Иоганн боялся привидений. Он рванулся с места и бросился бежать изо всех сил, но шаги все преследовали его. Задыхаясь, мальчик добежал до галереи, но привидение не отставало. Иоганна охватил ужас. Из груди его вырвался громкий крик, похожий на мычание. Если бы кто-нибудь увидел его в этот момент, то счел бы сумасшедшим: лицо его побагровело, глаза выкатились из орбит и налились кровью, волосы встали дыбом.