Гарпии - Иоанна Хмелевская

— Ну так как? — волновалась Сильвия.

Ответ дала сама Ванда, легко, как девчонка, сбежав с лестницы. В руке она держала нечто сверкающее.

— Вот оно! — сказала миллионерша, с нежностью глядя на ювелирное изделие и осторожно положив его на стол. — Вот, смотрите, именно его подарил мне Стасик на пятом миллионе, любил меня мой дорогой Стасик, больше никто никогда не любил. И на память от него остались мне подарки: покупал он мне изумруды и сапфиры, но уже когда попало, на именины или ещё на какой праздник. А это — это памятное колье, самый дорогой подарок. Антось так на меня сердился, так накричал, когда я надела его на бардак — ведь надо же было что-то надеть…

— На бардак! — вполголоса повторила Меланья. — Что она хотела сказать?

— Наверно, барбекю, — ответила Доротка, тоже не сводя глаз с сияния на столе. — Ну, пикник.

Видимо, у крёстной бабули и в самом деле просто антиталант к языкам.

— …ведь противная Марта понацепляла на себя все свои драгоценности, пусть не думает, я тоже не из-под сорокиного хвоста вывалилась, в поле не обсевок и ей не чета…

Американскую гостью уже никто не слушал, все впились глазами в удивительное колье, которое сверкало и переливалось невиданным блеском. Какие могут быть сомнения — настоящее бриллиантовое ожерелье! Причём бриллианты размером с хороший лесной орех. Никто из присутствующих ничего подобного не видел.

Сильвия первой протянула руку и осторожно поднесла сокровище к глазам, чтобы рассмотреть как следует. У неё колье отобрала Меланья, а потом оно по очереди обошло всех. Фелиция сочла долгом высказать сомнение:

— Вряд ли оно настоящее — уж больно крупны камни. Небось, чешская бижутерия, «Яблонекс».

Мартинек опять проявил не свойственные ему инициативность и энергию. Вежливо вытащив из кулака Фелиции ювелирное изделие, он подошёл к окну и с размаху, широким жестом провёл по стеклу одним из камешков. На стекле проступила глубокая полоса, ясно различимая в электрическом свете, усиленном огнём свечей.

— Настоящие! — удовлетворённо констатировал парень.

— Совсем обалдел! — пробурчал Яцек.

— Стекольщика оплатишь из собственного кармана! — осадила триумфатора Фелиция.

— …потому как не позволял мне надевать его по любому поводу, вот только если какой важный приём, а так велел держать в банковском сейфе, — прорвалась Ванда, — а на что мне в сейфе — ни полюбоваться, ни покрасоваться, но покоя не было от Антося, и тогда я велела сделать имитацию. Так эта имитация до сих пор и лежит в банке Нью-Йорка и пусть себе лежит, у нас там, в Америке, уверены, что ношу я имитацию, а настоящие бриллианты — в сейфе. А рубин Стасик подарил всего один, зато очень большой и с бриллиантиками вокруг, кулончик такой, я вам его тоже покажу…

— Гляди, она и вправду окосела, — шепнула Меланья Фелиции.

— А спать и не собирается.

— Зачем стекольщика? Окну ведь ничего не сделалось, — переживал Мартинек, глядя то, на колье, то на полоску на окне.

Доротка отобрала у него колье и последней стала его рассматривать. Бесподобная, неземная красота! Девушка с грустью подумала, что если бы даже получали его в подарок, ни за что не продала бы, скорее уж с голоду бы померла. И если наследство старушки выглядит таким образом, то пусть она, бабуля, живёт вечно, потому как Доротка пользы от наследства не получит. Разве что моральное удовлетворение от обладания прекрасными вещами…

Меж тем крёстная бабуля уже в полной эйфории опять выскочила из-за стола и опять помчалась наверх. На этот раз ничем там не стучала и почти сразу спустилась с маленьким замшевым мешочком в руках. Высыпала его содержимое на середину стола, потеснив салатницу и вазу с фруктами. И опять у всех замерло дыхание.

Нет, не преувеличивала старушка, расхваливая свои изумруды, сапфиры и рубин. По всей видимости, Стасик и в самом деле любил свою Вандзю и материальных трудностей не испытывал. Даже Яцека проняло, а уж он изо всех сил старался сохранить невозмутимость; и вообще держаться от всех этих сокровищ подальше, блюдя своё мужское достоинство. Бабы — другое дело. Меланья уверовала наконец в богатство их гостьи. Фелиция, подобно Доротке, подумала, не превращено ли все состояние дорогой Вандзи в такие вот побрякушки и тогда от неё действительно не дождёшься ни гроша на расходы. Нельзя же в самом деле расплачиваться в магазине рубиновым кулоном! Сильвия же совершенно потеряла самообладание, она не отводила взора от сверкающего великолепия и жалобным голосом словно жалуясь кому-то, повторяла:

— Ах, я вся так и затрепещала, так и затрепещала…

Миллионерша продолжала тараторить:

— И все это будет вашим, мои девочки. Доротка сразу получит своё колье, твой жених пообещал, что если мне захочется поносить, ты не откажешь, ведь правда? А остальное вы получите после моей смерти, вы все, девочки мои. Ведь правда, красиво? И этот дурак велел мне такую красоту в банковский сейф прятать, там её держать…

Звонок у калитки услышала одна Доротка, и то лишь потому, что её отправили на кухню заваривать чай. Шампанское — это, конечно, хорошо, но без чаю все равно не обойтись, тётки без него не могут. Выглянув в окно, девушка разглядела за калиткой фигуру Меланьиного хахаля и впустила его.

Павел Дронжкевич прибыл с намерением забрать Меланью на какую-то встречу с неким второстепенным общественным деятелем, а после встречи хотел повести её на ужин в ресторан. Как уже говорилось, Меланья старалась держать поклонника на дистанции от сестёр, никогда не оставляла на ночь и делала вид, что никакое сильное чувство их не связывает. Похоже, Доротка тоже унаследовала малую толику фамильного стремления поиздеваться над ближним. Она сообщила гостю, что тот очень кстати явился, у них как раз в разгаре небольшое семейное торжество, и горячо пригласила его пройти в гостиную. Пусть Меланья на своей шкуре почувствует, как издеваться над людьми, уж Фелиция такой оказии не упустит.

Раздевшись в прихожей, Павел Дронжкевич вошёл в салон никем не замеченный и не услышанный за общим шумом и ажиотажем, с улыбкой подошёл к столу… и улыбка замерла на губах, а сам прибывший обратился в соляной столп. То, что лежало на столе, то, что мерцало и переливалось в руках сидящих за столом, просто не имело права на существование! Павел Дронжкевич разбирался неплохо в ювелирном деле, большую часть жизни, до того как стал журналистом, провёл в крупном ювелирном магазине оценщиком и теперь подумал — галлюцинация, быть такого не может!

Первой заметила вновь прибывшего неугомонная, сияющая Ванда Паркер, урождённая Ройкувна.

— А вот к нам ещё гость пришёл, кто он? Милый хлопец, представьте мне этого пана, неужели тоже родня? Ах, как славно, я так люблю родных, проходите, садитесь, к сожалению, шампанское все вышло, припоздали, припоздали, ну да ничего, вино ещё осталось. Пусть кто-нибудь из мальчиков сбегает и принесёт чистый бокал, очень, очень рада, какой у нас хороший приём получился, правда, мои девочки, мои дорогие Фелюня, Мелюня, Сильфуня…

Что касается Сильфуни, то войди в комнату семь носорогов или старых жираф, она не заметила бы их, даже пробей они головами потолок. Её вниманием безраздельно завладели Вандины драгоценности, больше на свете ничего не существовало. Фелиция же и Меланья живо отреагировали на появление нового гостя, причём чувства испытали прямо противоположные.

Фелиция вовсе не желала, чтобы их, можно сказать, фамильные драгоценности узрела ещё одна посторонняя особа — чужие и без того прознали о них. Это с одной стороны. С другой — она сразу поняла, что сможет теперь вволю поиздеваться над младшей сестрицей — ведь та буквально прятала от сестёр своего любовника, и вот он предстал во всей красе, а на лице его, на лице яснее ясного отпечаталась алчность. Ну, теперь она своего не упустит, отыграется на Меланье за все её ехидства!

Меланью же чуть кондрашка не хватила, когда она увидела этого кретина в гостиной. Вошёл, идиот, уже сняв верхнюю одежду, в костюмчике, с гвоздикой в петлице, словно специально готовился к званому вечеру; выставить за дверь теперь, когда американская гостья так его приветствовала, никак нельзя, придётся делать хорошую мину при плохой игре, а уж Фелиция не откажет себе в удовольствии… Хорошо, хоть Сильвия ничего не соображает.

Услышав горячие приветствия пожилой незнакомой дамы, Павел Дронжкевич стряхнул оцепенение и подошёл к её ручке. Гостя представили даме и каким-то двум тоже незнакомым молодым людям и усадили за стол. Не сразу до Павла дошло, что происходит, ибо говорили сразу три человека. Сделав над собой усилие, он попытался сосредоточиться на информации, которую ему прямо в ухо выкрикивала Меланья, — и потому что информация была чёткая и ясная, и потому что исходила от любимой женщины. Однако этой попытке мешало второе ухо, нещадно эксплуатируемое излишне живой и говорливой старушкой, а также сказочные сокровища из «Тысячи и одной ночи», сверкающие внушительной горкой посередине стола. Глаз не отвести! Ошеломлённый пан Дронжкевич напрочь забыл, зачем он сюда явился.