Воображала - Светлана Тулина

Она смеется почти нежно:

— Они до сих пор не понимают, что один город — это только начало. Я уже и сейчас потихоньку начинаю контролировать пару соседних областей… Ничего, тяну! Я тут медицинскую статистику просмотрела — это же просто ужас! Жизни не хватит… Впрочем, насчет жизни можно и поспорить… Жизнь-то — ее ведь и продлить можно, почему бы и нет? Как ты думаешь?

— Не зацикливайся, — в голосе врача энтузиазма несколько поменьше, чем снега в Зимбабве, — У нас и так на здравоохранение отведено по три с половиной дня каждую неделю.

— Кстати, о днях… Сегодня ведь вторник, да?

— Ну, вторник, — подтверждает врач неохотно, сквозь зубы. Энтузиазма в его голосе еще меньше.

Воображала разворачивается лицом к камере, тычет обвиняющим пальцем:

— Что ты затеял сегодня?!

Врач морщится, вздыхает покорно:

— Хорошо, пусть будет так…

— Что значит «Пусть будет»? Какая очередная пакость будет мною обнаружена?

— Не вали с больной головы на здоровую! — взрывается врач, — Ты что, забыла, КТО ты?! И если тебе так уж приспичило, чтобы я по вторникам устраивал тебе всякие неожиданные сюрпризы — не мне, знаешь ли сопротивляться!.. Но и не тебе меня обвинять!

Воображала не улыбается (ее настороженное лицо крупным планом).

— Ты кого-то ждешь. Кого? Ну!?

Врач явно хочет ответить что-то малопечатное, но не успевает — в дверь впархивает молодая девица с типичной внешностью секретарши (мини-юбка, жевательная резинка, макияж, полнейшая невозмутимость на фарфоровом личике):

— Там пришли двое из Кабинета Президента. Говорят — им назначено…

Воображала с интересом рассматривает врача, не обращая внимания на секретаршу. Говорит задумчиво:

— Знаешь, рассуждая о практическом применении прикладной телепатии, я все больше склоняюсь к мысли о просто-таки назревающей необходимости лично опробовать ее действие, невзирая на некоторый моральный протест…

Врач вздрагивает. Секретарша переводит на него равнодушный взгляд:

— Прикажете впустить или пусть подождут?

Воображала продолжает в упор смотреть на врача, который нервничает все больше и больше. Она явно играет в «страшного босса» — сидит в кресле, сгорбившись, забросив ногу на ногу и покачивая мокасином из стороны в сторону, смотрит исподлобья, выбивает ногтями ритмичную дробь по подлокотнику и нехорошо улыбается. Костюм на ней уже другой — безукоризненная бело-голубая тройка (пиджак на два тона темнее брюк с острыми стрелками, а жилет — на два тона темнее пиджака), оранжевая рубашка, манжеты которой на дюйм выступают из рукавов пиджака, и надвинутая на самые брови белоснежная шляпа типа «шериф». В свободной от постукивания руке она вертит судейский молоточек, описывая им полукруги, словно маятником. Огромная люстра, расположенная точно над головой врача, начинает вдруг мелко дрожать, позвякивая подвесками. Врач бросает на нее нервный взгляд, говорит с преувеличенной обидой:

— Ну и ладно!! Ну и пожалуйста! Я и вообще могу уйти!..

Делает быстрый шаг назад, одновременно разворачиваясь с почти неприличной торопливостью.

Дверь захлопывается у него перед самым носом — с разгона он налетает на нее всем телом, замирает на секунду, распластанный, с поднятыми руками и вывернутой вбок головой, словно цыпленок табака, потом обмякает, кулаки разжимаются, опускаются плечи. Глубоко вздохнув и засунув руки в карманы, он разворачивается на каблуках. На лице — смирившаяся обреченность.

— Так сказать им, чтобы обождали? — повторно спрашивает невозмутимая секретарша, с непоколебимым спокойствием наблюдаая эту сцену и продолжая жевать резинку.

Молоточек описывает полный круг и с оглушительным треском опускается на столешницу:

— Введите! — восторженно рявкает Воображала.

Двое появляются в светлом дверном проеме практически одновременно. Два абсолютно одинаковых черных силуэта (в кабинете окна полуприкрыты тяжелой темной шторой, а из приемной им в спины бьет ослепительный искусственный свет). На какой-то миг они выглядят пугающе безликими, нереальными, но вот равнодушная секретарша захлопывает за ними дверь и страшноватое впечатление исчезает, перед нами просто двое мужчин, совсем и не похожих друг на друга. На них добротные серые костюмы — тоже не слишком одинаковые, один из них со стрижкой ежиком и квадратной челюстью, другой — просто лысый, полный и улыбчивый.

— Здравствуйте, — говорит он, протягивая Воображале пухлую ручку, — Меня зовут Геннадий Ефремович, можно просто дядя Гена… — он расплывается в широкой улыбке.

Тонкие холеные пальцы крупным планом. Бархотка с костяной ручкой полирует покрытый бледно-голубым лаком ноготь. Еще более крупный план — ноготь отполирован до зеркального блеска, в его похожей на елочный шарик поверхности отражаются размазанные искорки. Фокус меняется, сосредотачиваясь на этих огоньках, они приближаются, становятся четче, распадаются на отдельные фрагменты (ногти и бархотка, соответственно, расплываются, исчезая из кадра). Теперь в кадре — перевернутое и деформированное отражение приемной — странно изогнутые лампы дневного света на потолке, перекошенное окно, искривленные панели стен.

Звук открываемой двери, шаги, радостный голос Воображалы:

— … Вы знаете, я еще ни разу не бывала на засекреченной военной базе! Это так интересно!..

Четыре исковерканные фигуры проходят мимо окна, изображение переворачивается, и камера успевает поймать их спины прежде, чем за ними захлопывается дверь.

Шум прогреваемых турбин. Помещение, напоминающее кают-компанию, — круглые иллюминаторы, круглые столики и кресла, ножки привинчены к металлическому полу, ковровая дорожка. Переборки, выступающие от стенки метра на полтора, делят салон на своеобразные небольшие отсеки — столик, четыре кресла, телевизор на угловой полочке. В поле зрения камеры наискосок — один из таких отсеков и часть другого. Три кресла пусты, в четвертом вертится Воображала — трогает обивку, выглядывает в иллюминатор, крутится, болтает ногами, восторженно сообщает скучающему у перегородки спецназовцу:

— Я никогда не летала на спецсамолете! Здорово, правда!?

Спецназовец не отвечает, смотрит мимо.

Рев турбин усиливается, салон начинает слегка дрожать. Входит один из тех, что заходили к Воображале в кабинет — бритый с каменным лицом. Он садится в кресло напротив Воображалы, защелкивает пряжку ремня, поднимает на Воображалу взгляд — тяжелый, неодобрительный.

— Я в первый раз лечу на военном самолете! — радостно сообщает теперь уже ему Воображала. Он не отвечает на ее улыбку, говорит без выражения: