Мальчик по имени Хоуп - Лара Уильямсон

– Эй ты, рабочий сцены! Это я, – шепчет Ниндзя-Грейс. – У меня всего секунда: я сказала, что пойду в туалет. Если я скоро не вернусь, мама вышлет за мной экспедицию.

В этом я сильно сомневаюсь, потому что Грейс никогда не уходит в туалет на секундочку. Вообще никогда. Но не это меня беспокоит.

– Что ты вообще тут делаешь? – недоумеваю я.

Двадцать один

– Тсс… – Грейс прикладывает палец к губам. – Говорить буду я. – Она делает глубокий вдох. – Ты не поверишь. Тут в зале папа.

На секунду наступает тишина, но сразу после этого мои кишки выдают громкий звук. В обычные дни вы даже не помните о том, что они у вас есть. Но изредка, вот как сейчас, они начинают бурчать, чтобы напомнить о себе. Грейс хватает меня за плечи и спрашивает, слышал ли я, что она сказала.

– Дааа, – отвечаю я, широко распахнув глаза.

– Дааа? Вот и весь твой ответ? Наш папа здесь, в зале. Вот прямо здесь… прямо сейчас… Это же чума. Я не собираюсь с ним разговаривать. Я проигнорирую его, если он заговорит со мной. Пока что он нас не увидел, но если заметит, то я так на него посмотрю, что мало не покажется.

Ниндзя-Грейс начинает распространяться о том, какой папа худой на самом деле и как все-таки полнят людей телекамеры. Я, честно говоря, ее не слушаю: я слишком занят мыслями о том, что у меня в животе поселился астронавт, только-только проникший в зону невесомости.

Итак, папа точно здесь. Это подтверждено. Просто П-О-Т-Р-Я-С-А-Ю-Щ-А-Я новость, именно так, большими буквами.

– Давай уже приходи в себя, – шипит Грейс, оглядываясь по сторонам и проверяя, не заметил ли ее кто. – Мне теперь пора идти, но, пожалуйста, постарайся не устраивать сцен. Помни, что мама ждет ребенка.

Сестра оставляет меня в облаке мятного тумана и проскальзывает обратно в зал.

Позже я опять отодвигаю кулису и смотрю на собравшихся. Грейс садится на место и беззвучно шепчет мне всякие гадости, и я что-то тоже шепчу ей в ответ, но тут учительница уволакивает меня от сцены:

– Я сказала тебе раз, я сказала тебе…

Я думаю, что она продолжит словом «два», но мисс Парфитт говорит «миллион раз». Да уж, учителя уже не те: не могут отличить два от миллиона. Я хочу напомнить мисс Парфитт про гиперболы, но вместо этого я миллион раз кусаю губу (два раза) и обещаю больше не подходить к занавесу. Она говорит мне, что имеет право не выпустить меня на поклон, но тут Кевин Каммингс кричит, что трусы у него так намокли, что он в них запутался и сейчас упадет. Мисс Парфитт бежит к нему на выручку, что-то раздраженно бормоча себе под нос.

Не проходит и четверти часа, как за кулисами не остается никого, кроме меня с Кристофером и наших гитар.

– Мне нравится дождь, – говорю я, дергая струны; они звучат как капли дождя по стеклу.

– И мне. – Кристофер тоже берется за гитару. – Ты был прав; хорошо, что мы принесли их сюда.

Музыка льется из-под наших пальцев. Дождь аккомпанементом барабанит по окнам, а раскаты грома звучат нарастающим крещендо. Яростные молнии обесцвечивают комнату, и буря рвет небо напополам.

Весь мир чернеет.

Нас накрывает тьма, и тоненький голосок пищит:

– Дэн, у меня с глазами что-то странное. Я ничего не вижу. Помоги!

– Это электричество отключили, – отвечаю я, моргая в темноте.

– Почему?

– Не знаю. Но думаю, нам придется подождать, когда свет опять включится.

Но этого не происходит. Во всяком случае, не сразу; и вот мы стоим в черноте, такой густой, точно на улице полночь. Слева от себя я слышу, как шелестит занавес, и мне в лицо вонзается луч света – это фонарик.

– Мальчики, это просто электричество отключили, не бойтесь, – говорит мисс Парфитт. – Люди в зале сначала этого не поняли. Они увидели, как по подиуму им навстречу скользит Дева Мария, а потом все вокруг почернело. Кто-то крикнул, что настало Второе Пришествие, и мне пришлось кричать в ответ, что это отключили свет. В общем, электричество скоро починят, но мы не знаем когда именно. К сожалению, аудитория начинает скучать, я слышу долгие вздохи и сопение.

– Дэн может помочь, – шепчет Кристофер.

Свет от фонарика перепрыгивает на моего друга, а потом возвращается ко мне.

– Как? – слышу я собственный вопрос.

Кристофер говорит, что целиком полагается на мощный талант Дэниела Хоупа. Что-то не нравится мне все это. Кристофер, видимо, считает, что я всемогущий, раз в силах справиться с такой грозой.

После долгого молчания мисс Парфитт прокашливается и спрашивает:

– И как, позволь поинтересоваться, Дэниел сможет развлечь полный зал сидящих во тьме людей?

Да уж, Кристофер, как я это сделаю?

Кристофер начинает наигрывать «Over the Rainbow»:

– Вот как. Он шикарно играет эту мелодию. Выведите его на сцену и пусть играет, мисс. Возможно, зрители в зале утратили зрение, но слушателями-то они быть не перестали.

И вот, прежде чем я успеваю сообразить, что происходит, мисс Парфитт выводит меня на сцену с бокового входа и представляет аудитории. Все аплодируют.

По центру сцены стоит стул. Мисс Парфитт передает фонарик нашему йети, Кевину Каммингсу, чтобы тот подсвечивал меня во время выступления. Я усаживаюсь на стул, прямо в центр светового круга. Однажды, довольно давно, мисс Парфитт говорила, что если нам случится в будущем выступать перед аудиторией или произносить речь, то надо представить, будто мы обращаемся к кому-то конкретному. В этот раз я выступаю только для папы, который сейчас сидит в темноте, в то время как я наконец вышел на свет.

Мои пальцы нащупывают струны; круг света поднимается к потолку, а потом скользит назад и выхватывает меня. Зал издает вздох облегчения, а Кевин Каммингс кричит:

– Упс, простите! Пальцы скользкие. В этом меховом костюме я потею, как горилла в сауне.

Я беру первый аккорд и начинаю играть «Over the Rainbow». Поначалу все идет хорошо, а потом мои мысли уносятся к тем далеким временам, когда папа еще жил с нами. В моей памяти всплывает один эпизод, который я старательно пытаюсь забыть уже четыре года. Это случилось в тот вечер, когда папа ушел. Я все это помню как сейчас: я сижу на самом верху лестницы, и папа выбегает в коридор. Я зову его, он смотрит вверх, на маленькую дрожащую фигурку в пижаме с кометами. Папа поднимается по ступенькам и шепчет мне: «Прощай». Я хватаю его за куртку, но он отталкивает меня, и мои пальцы разжимаются. Папа спускается вниз, я зову его и зову, но он даже не оборачивается. Папа уходит, хлопнув входной дверью, а я прижимаюсь щекой к ярким нарциссам на обоях.

Мои пальцы берут неверный аккорд, а потом еще один. Кевин Каммингс трясет фонариком, словно это может привести меня в чувство. Эффект получается совершенно противоположный: я продолжаю ошибаться и не могу нащупать мелодию. У меня опускаются руки, а в горле опять встает ком. Я хочу попросить у всех прощения, но не могу.

За моей спиной раздаются негромкие шаги, мне не нужно оборачиваться: я и так знаю, что это мисс Парфитт пришла увести меня со сцены. Если бы у нее был длинный крюк, она бы, наверное, зацепилась им за мой воротник и уволокла меня с такой скоростью, что я бы полетел вверх тормашками. Шаги приближаются. Я сижу с вымученной улыбкой, на глазах блестят слезы. Я готовлюсь скрыться за кулисами. Чья-то твердая рука хватает меня за плечо и вжимает обратно в сиденье. Что это мисс Парфитт делает? Мелодия «Over the Rainbow» теплым одеялом обволакивает меня. Я оборачиваюсь и вижу, как Кристофер сочувственно мне кивает.

Он ведет меня от ноты к ноте, и вот я снова беру аккорд, потом другой. Вместе мы – сила. Я слышу, как слушатели подбадривают нас. Теперь папе и в голову не придет думать, что я неудачник. Возможно, он решит, что так и было задумано: я притворился, что не могу и двух нот взять, и внезапно начал играть как бог. Как во всех этих реалити-шоу, когда участник жутко нервничает и все думают, что он никуда не годится, и тут он открывает рот, поет, и все немеют от восторга и аплодируют стоя.

Нам, кстати, тоже аплодируют стоя. Люди ряд за рядом вскакивают на ноги и кричат «бис». А что нам остается? Не разочаровывать же людей. Мы играем еще, а потом еще, и вот зал поет вместе с нами, и мы так смелеем, что поднимаемся и ходим по сцене. Кевину это не по душе: сложно освещать двух людей сразу, особенно если они идут в разные стороны.

Когда наше выступление заканчивается, на подиум выходит мисс Парфитт. Она благодарит нас за импровизированный концерт, а аудиторию – за то, что никто не ушел перед наступлением конца света. Учительница смеется, и Кевин направляет на нее фонарик. Свет падает на нее снизу, и из-за игры теней она превращается в ужасное чудище. Почувствовав, что люди в панике отшатнулись, мисс Парфитт хмурится и жестами показывает Кевину, чтобы он выключил фонарик. Сцена снова погружается во тьму, и нам с Кристофером приходится уползать за кулисы на четвереньках – как-то неохота споткнуться и упасть с подиума.