Ханская дочь. Любовь в неволе - Ине Лоренс

Устыдившись своих нечистых мыслей, она поспешила к двери. Проходя мимо Вани, который из неизвестно где усвоенных приличий замотал бедра тряпицей, насколько смогла по-мужски ухмыльнулась ему:

— Где тут можно поесть? Я голоден как волк.

— Я тоже! — Остап, все еще сражаясь со штаниной, подпрыгнул на одной ноге. Сирин помогла ему надеть штаны, протянула рубаху.

Ваня вопрошающе поглядел на капитана:

— Нам бы перед едой еще попариться, да, Сергей Васильевич?

Тарлов горделиво выставил вперед подбородок:

— А то как же! Придется нашим татарским друзьям обождать.

У Сирин уже вертелось на языке, что они не друзья и друзьями никогда не будут, но она смиренно спросила:

— Может быть, для нас найдется хоть по куску хлеба, пока вы не закончите мыться?

Сергей кивнул и подозвал к себе слугу:

— Эй, сбегай, принеси каравай хлеба и бутылку водки.

— Да, водка будет очень кстати, чтобы уж всю грязь с потом выгнать, — засмеялся Ваня.

Слуга кивнул и исчез. Через пару минут он вернулся с хлебом и несколькими бутылками. Тарлов выхватил у него одну, зубами откупорил ее и выпил глоток, затем бутылка перешла к Ване. Тотчас вокруг них столпились и все остальные, даже маленький Остап пытался урвать себе немного. Презрительно глянув на них, Сирин взяла у слуги хлеб, каравай был огромным и пах совсем иначе, чем лепешки, которые женщины ее народа пекли на горячих камнях. Такой хлеб она уже ела в дороге, и он показался Сирин очень вкусным. Порой она задумывалась — не кладут ли туда кроме муки и воды еще и свиной жир, но отказаться от него было выше ее сил. Она оторвала кусок и начала жадно жевать.

Глядя на нее, Тарлов, видимо, передумал. Он натянул одежду и подозвал к себе Ваню.

— Бахадур прав. Пора поесть — уже поздно, и кто знает, будет ли еда горячей, когда мы вернемся.

— Как скажете, капитан, — отозвался Ваня, не скрывая разочарования, без доброй баньки с вениками какой отдых после дороги? Но приказ Тарлова был законом. Недовольный, Ваня покрикивал на заложников, подгоняя их одеваться быстрее.

3

Из тех ужасов, которые Сирин и прочие пленники воображали себе по дороге, пока не сбылось ничего. Их запирали в помещении, где стояли кровати, выпускали на воздух дважды в день, чтобы размять ноги во дворике. К радости Сирин, в течение этих двух часов им разрешалось пользоваться солдатским отхожим местом. В родной степи ветер сразу же развеивал мерзкие запахи, здесь же приходилось задерживать дыхание, а глаза начинали слезиться, и все же это было лучше и безопаснее, чем поганая кадка в их первой тюрьме. Все же Сирин приходилось быть осторожной — дверь имелась только в нужнике для офицеров, от этого там стоял еще более едкий запах. Сирин казалось, что это наказание, посланное ей Аллахом за то, что она дерзко выдает себя за мужчину.

Долгое скучное ожидание, полная неизвестность и страх за свою участь туманили разум, и все же заложники оставались на удивление спокойными, существуя словно в полусне. Даже Ильгур, вспыхивавший раньше из-за любой жужжащей мухи, ограничивался руганью. Сирин не могла не радоваться этому — без оружия ей трудно было бы противостоять ему в случае чего. Большую часть времени она сидела в углу и рассказывала сказки и степные легенды маленькому Остапу, мальчик боялся еще больше, чем она сама, и эти рассказы хоть немного успокаивали его. Для самой же Сирин они были тяжким испытанием — легенды будили воспоминания о доме, о родной степи, хотелось прыгнуть на коня и скакать, мчаться в бескрайнюю даль. Несколько раз она просила у караульных позволения пойти посмотреть на Златогривого, но солдаты, казалось, воспринимали пленников как скот и на просьбы не реагировали. Когда же Сирин попыталась ускользнуть от них, чтобы пробраться в конюшню, один из караульных ударил ее по спине прикладом и толкнул назад, к остальным. С каждым днем таяла решимость Сирин сдерживать себя и вернуть доверие Тарлова. Однако возможности выплеснуть на него свой гнев тоже не представлялось — капитан как сквозь землю провалился; дни шли за днями, а он все не появлялся.

Разумеется, Тарлов помнил о заложниках, которые официально до сих пор находились на его попечении. А уж лицо Бахадура появлялось в его мыслях чаще, чем он сам того желал. Однако приказ посадить их под замок был отдан сверху, и не выполнить его капитан права не имел. Иных приказов не поступало, и Тарлову оставалось только ждать, скучать и следить, чтобы его драгуны не выходили из рамок дозволенного. К счастью, особых хлопот пленники не доставляли. Мысли Тарлова занимало письмо, которое передал Яковлев для майора Лопухина, которое все еще валялось в сумке. Порой ему нестерпимо хотелось сорвать печать и удостовериться, содержатся ли там сведения о заговоре. Если готовится измена, он должен сообщить об этом кому-то из приближенных царя, но кому? В Москве у него не было ни одного человека, которому можно было бы полностью довериться, зная, что он верен царю и никому более. Если же письмо окажется невинным дружеским посланием, хлопот все равно не избежать — майор заметит, что письмо вскрывали, а это несмываемое пятно на чести офицера. Был и простейший выход — преодолеть любопытство и передать письмо адресату. Не мог же Сергей выдвинуть обвинение против Яковлева на основании лишь подозрений и смутных догадок.

Жизнь простого человека стоит недорого, и капитан не простил бы себе, если бы Яковлев, Лопухин, а возможно, и другие люди испытали всю тяжесть царского гнева лишь оттого, что правление царевича служило бы к их выгоде.

На четвертый день пребывания в Москве Тарлов принял решение. Надев новый мундир, он отправился на поиски майора Лопухина. Это показалось ему вернее, чем оставаться в казарме, терзая себя нерешительностью. Если содержание письма безобидно, он не уронит своего достоинства в глазах майора, если же речь действительно идет о заговоре — помоги ему бог раскрыть его и доказать свою преданность царю.

Майор Лопухин размещался со своими гвардейцами в старейшей части Кремля, неподалеку от храма Покрова, или собора Василия Блаженного, как называли его в народе. Когда Сергей постучал в дверь, колокола как раз звонили к обедне. Поначалу за дверью не было слышно ни звука — Тарлов даже начал думать, что из-за колокольного звона стук его остался незамеченным. Он хотел уже постучать вновь, но тут дверь приоткрылась и показался слуга:

— Кому угодно беспокоить господина майора? — В голосе его слышалась тревога. Сергея это насторожило.

— Передай майору, его хочет видеть капитан Сергей Васильевич Тарлов, — ответил он, весь подбираясь.