Рецепт наслаждения - Джон Ланчестер

Овощи и салаты

На польском языке вся зелень называется włoszczyzna, что означает «нечто итальянское». Это имя дань уважения итальянской принцессе Боне Сфорца, которой выпало счастье выйти замуж за польского короля Сигизмунда в XVI веке. Считается, что именно она познакомила свободолюбивых жителей своего нового королевства с плодами садов и огородов юга. В более общем смысле слово włoszczyzna можно считать своего рода различием между северным и южным отношением к дарам огорода: архетипичный северянин питает легкое пристрастие к сливочному маслу, пиву, картошке и мясу, тогда как его антипод пылает энтузиазмом к фруктам, овощам, растительному маслу и рыбе. (Тут, возможно, кстати будет вспомнить, что для римлян варваром был всякий, кто ходил в штанах, носил бороду и ел сливочное масло.) Эти стереотипы, тем не менее, имеют некоторую фактическую базу, так как большую часть года дары северного огорода удручающе скудны и однообразны, они не особенно подходят для ряда блюд, вошедших в моду в связи с недавним бумом на все средиземноморское (еще раз хочу подчеркнуть, что я купил свой дом в Провансе задолго до того, как такие вещи приобрели широкую популярность). Взять, например, томат — плод, на чье экзотическое происхождение указывает уже само его название, производное от науатльского tomati. Латинское название хоть и происходит от другого корня, тем не менее впечатляет: Lycopersicon esculentum, «съедобный волчий персик». Несомненно, его цвет и яростное сияние напоминали тем, кто ел этот плод, вырезанные человеческие сердца, которые они регулярно лицезрели во время человеческих жертвоприношений. Интересно, говорит ли в пользу этих зрителей тот факт, что они, по крайней мере, лично были свидетелями жестокости, на которой зиждилась их цивилизация, не отгораживаясь от нее благопристойными посредниками?

Помидор можно купить на любом рынке, в любом супермаркете Великобритании все двенадцать месяцев в году. И подавляющую часть этого времени он безвкусен — абсолютно. Даже у выращенных за границей помидоров, имеющихся в продаже, вкус практически отсутствует по той причине, что их собирают еще зелеными, а «дозревают» они уже по дороге. Я никогда не забуду выражения лица Миттхауга, когда он впервые (во время обычного пикника-обеда у дороги, когда мы всей семьей направлялись как-то в августе в Ажан) съел полностью созревший помидор — выражение удивления и почти чувственного потрясения, оно было, даже на мой детский взгляд, откровенно сексуальным. Этьен, студент, приезжавший по обмену и живший у нас в августе несколько лет подряд (чтобы поддержать мой французский на должном уровне после нашего возвращения в Блайти), получал строгое предписание привозить с собой максимально возможное количество зрелых помидоров; и в результате он с величайшим трудом брел по платформе вокзала Виктория, неся в руках упакованные в сетки и авоськи помидоры, которых хватило бы на целый рыночный ларек. Само растение — томат — токсично, хотя и не в достаточной степени, так что начинающему отравителю особого проку от него не будет.

Остальные овощи тоже не вызывают восторга, если есть их не в сезон. Взять, например, сладкий перец, чей более активный (а для пишущего эти строки повара и едока — более возбуждающий и привлекательно сложный с кулинарной точки зрения) собрат, чили, уже обсуждался ранее. Сладкий перец, продающийся круглый год в британских магазинах, более всего похож по вкусу на новый оригинальный вид высокотехнологичного пластика. По полному отсутствию вкуса его превосходит только зловеще-слабый и безликий салат «Айсберг», который на голову разбивает всех соперников, поскольку никакого вкуса, даже малейшего намека на вкус, у него никогда не было и в помине. Этот извращенный пищевой продукт, который, будь он произведен в лаборатории, мог бы послужить предметом законной гордости любого сумасшедшего ученого. И наоборот, есть овощи, которые наиболее вкусны как раз зимой. Это, например, сельдерей салатный, который входит в свою полную живительную силу в середине зимы («morte saison, quand les loups se vive de vent»,[189] согласно Вийону); или его собрат, трагически и незаслуженно забытый сельдерей корневой. Есть еще лук-порей, выращиваемый от Египта до самой северной оконечности Шотландии, друг человечества в самые суровые зимы, овощ известный в Англии со времен римлян и получивший отражение в географических известных названиях, таких, как Логхригг (от «loukr», древнескандинавское название лука) — луковый хребет или Лейтон Баззард. В «Acetaria», волнующе-трудной для чтения книге о салатах, примерно три века остававшейся единственной работой на эту тему на английском языке, автор дневников, антиквар и бесподобный сплетник Джон Эвелин описал лук-порей как «добродетельно изобильный» и особенно любимый Латоной, матерью Аполлона: «Валийцы, которые съедают его немало, по наблюдениям очень плодовиты». (Я мог бы многое ей простить, но то, что он — валлиец, невыносимо.) Превосходные качества лука-порея, как бы там ни было, доступны не круглый год и привязаны к определенным главам календаря. Одна из немногих вещей, о которой нельзя этого сказать, я думаю, это жареная мешанина — столь любимый завтрак моего брата.

И все-таки, несмотря на такие убедительные исключения из общего правила, как лук-порей и сельдерей, нет сомнений, что настоящий пик качества овощей приходится на лето, и именно это время года дает повару наилучшую возможность представить плоды огорода в наипростейшем и (зачастую) наивкуснейшем виде. Миссия повара заключается в том, чтобы перенести огород на стол. На практике это, скорее всего, потребует создания салата в той или иной форме. У большинства выросших в Великобритании мало что в состоянии вызвать такое первозданное и непроизвольное отвращение, как сама мысль об этом блюде. «Салат — триумф любого французского обеда и позор большинства английских» — это замечание британского путешественника, капитана Форда, сделанное в 1846, остается верным и по сей день. Достаточно вспомнить, например, конструкции, сооружаемые в упомянутой ранее школе Бартоломью, — несколько меланхоличных ломтиков огурца, почти мытый салат («Айсберг», естественно), который будто рвали на части дикие псы, две целые редиски (подаваемые так, предположительно, на тот случай, если в разрезанном виде они случайно окажутся съедобными), бледная и водянистая четвертинка помидора; и весь этот ансамбль сопровождался салатным соусом, о котором хотя бы можно было сказать, что он обладает «собственным вкусом» — то есть вкусом побочного продукта несчастного случая на производстве. Разные варианты этого салата ежедневно подаются по всей Британии; один из таких салатов едят, пока я говорю, другой — пока вы это читаете. Возможно, древние были правы, рассматривая салатные листья как снотворное, но им стоило пойти дальше и счесть их наркотиком, который вызывает безразличие к тому, в какой форме он потребляется.

Приготовление салатов было одной из областей, где Миттхауга пришлось тренировать, переучивать и перепрограммировать. Салат, который он принес нам (помню, лицо его сияло, как я сейчас понимаю, от причудливой смеси надежды, волнения и притворного рвения, но в тот момент это казалось просто добродушием), оказался совершенно несъедобным. Первые mélanges,[190] которые он смешивал для нас, были настоящим кошмаром, особенно ужасны были крупные куски свеклы, овоща, для которого, как заметил отец, «не может быть оправдания». Моей матери, разборчивой в еде и предпочитавшей избегать практического участия в кухонных делах, пришлось закрыть собой амбразуру и провести с норвежцем полный курс занятий по принципам составления салатов, начав с соусов. Миттхауг добросовестно освоил материал, хотя все равно при этом сохранилось ощущение, что он все попросту зазубрил, а не полностью прочувствовал. Никогда нельзя было быть до конца уверенным, что не найдешь в тарелке рваного салатного листа или нарезанной кубиками моркови. «Непонятно, как такой хороший человек мог приготовить такой плохой салат?» — задумчиво произносила моя мать, вынимая из тарелки тонкими пальцами увядший листок.

В тот день я съел легкий обед в «Релэ де Пантагрюэль»,[191] вычурном ресторане на Луаре в нескольких часах езды от Лориента. Салат, поданный на обед, шокировал бы мою мать настолько, насколько некогда ее творения повергали в тревогу Миттхауга. Я заказал menu du jour,[192] потому что мне хотелось съесть указанное в нем основное блюдо, щуку под beurre blanc,[193] фирменное блюдо берегов Луары, ближе всего подходящее к великим классическим блюдам в этой местности, которая удивительно (учитывая ее центральное с культурной, исторической и географической точки зрения расположение) бедна достойными вкладами в каноны классической французской кухни. Щука неплоха на вкус, но английские рыбаки не любят на нее отвлекаться по причине ее костлявости (о, эти маленькие, злые, острые, как булавки, кости, будто лютые маленькие зубочистки, и то, как утомительно их выбирать, послужило одной из причин изобретения и последующего успеха quenelles de brochet[194]), a beurre blanc, кроме того, особенно выигрывает от сочетания со свирепым разбойником озерных глубин. За этим блюдом должен был последовать tarte à la crème[195] — заварной яичный крем в тесте, что по сути своей и есть крем-брюле, в котором карамелезированная хрусткая верхушка заменена на масляную, тестяную основу. На первое был простой, без выкрутасов pâté de campagne,[196] в котором должная роль была отведена и свинине, и черносливу. Намечалось также «интермеццо» (выражение официанта) в виде salade du chef.[197] Это блюдо показалось мне безмолвным и ослепительным карнавальным шествием из цветов и листьев желтых и оранжевых настурций белых, красных и розовых лепестков роз, пурпурных соцветий чего-то там, бархатцев и лилий, соперничающих своей желтизной, с lollo rosso — красным цикорием и темной, уверенной зеленью салата-рапунцеля в качестве тенорных и басовых нот. Черные тарелки, увы. Использование цветов в кулинарии всегда было элементом декаданса, начиная с рецепта Апиция — мозгов с розовыми лепестками (I век нашей эры), продолжая салатами из трав и цветов баронской английской кухни и заканчивая футуристическим рецептом Маринетти[198] — жареной в кляре и во фритюре rose diaboliche.[199] Маринетти особенно рекомендует это блюдо юным невестам.