Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина

в порядок, чтобы успеть проорать через шумы и расстояние: «Леночка, я приеду на Новый год!» – он ринулся в прихожую.

– Алло!

– Коля! Коля! Мы горим, горим!

– Что?!

В трубке сегодня трещало особенно сильно, голос Ленки доносился гулко и одновременно глухо, задушенно, словно из закупоренной бочки, он почти не разбирал слов, а скорее догадывался…

– Леночка! Что? У вас пожар?

– Коля… мы горим… понимаешь, горим…

Сердце холодным комом поднялось в горло, в висках застучало:

– Ленка! Ленка! Вы вызвали пожарных? Ленка!..

В трубке еще раз что-то отдаленно прокатилось, словно брякнула об пол жестяная кружка, щелкнуло, и связь оборвалась.

Он схватился за телефонные книжки – где же, черт побери, был записан телефон этого проклятого Егора Ивановича? Срывая страницы, листал и листал, пока не нашел, рвал телефонный диск, сбиваясь с цифр…

Но трубку никто не брал.

«Что же я… вся деревня, наверное, тушит, пока не приехали пожарные, – внезапно догадался Николай. – Надо ехать… надо срочно ехать».

Судорожно заметался по квартире, одновременно одеваясь, закрывая форточки, гася свет, ища ключи… Перед глазами стояло багровое зарево, высоким пламенем лижущее грузное, беременное мокрым липким снегом декабрьское небо.

Схватив куртку, Николай распахнул входную дверь, шагнул и споткнулся о какой-то пакет… Две серебристые банки арахисового масла загремели по кафелю предбанника, а два батона разлетелись в стороны, как упругие футбольные мячи.

Николай на секунду застыл на пороге. Поднять? Ведь он вернется, и ему совсем нечего будет есть. А может быть, нечего будет есть всей его семье.

В то же время острое чувство унижения, смешанное с брезгливостью, стиснуло душу мучительным спазмом. Мысленным взором он отчетливо увидел нескладную фигуру Тамары Викторовны, ее откровенный, ждущий, жадный, почти неприлично-умоляющий взгляд, и его передернуло.

И тут же картинка стремительно сменилась: вся перемазанная в черной жирной саже полуодетая Анька отчаянно кричит посреди линялого сухостоя, торчащего из-под снега на поле, раскинувшемся за их деревней.

Он нагнулся, поднял сперва перевернувшийся хлеб (ох, нехороша примета, отец в детстве всегда бил его по рукам, когда он переворачивал батон), затем внес в квартиру банки с арахисовым маслом, сложил все в пакет и заново открыл дверь. «Вторая плохая примета», – мелькнуло в голове.

«Возвращаться перед дальней дорогой не след!» – всегда кричала Ленка и, забыв ключи или сумку, обязательно последовательно бежала ко всем зеркалам, чтобы, заглянув в них, «забрать с собой свое отражение». Повернувшись, он глянул в зеркало в прихожей и сам себе криво усмехнулся: экой же он стал бабой… а, глянув на пакет, подумал: «сговорчивой бабой… беспринципной»…

И тут же опомнился: пожар!..

Сначала ему везло: едва подскочил к остановке – тут же появился его автобус. В метро он, никогда в жизни не проходивший без жетона, изловчился пристроиться за проходящим турникет. И не обращая внимания на раздавшийся за спиной окрик, понесся по эскалатору вниз, перепрыгивая через две ступени.

– Граждане пассажиры… Будьте осторожны на эскалаторе. Держитесь правой стороны, – традиционно-мерный, спокойный тон дежурной внезапно прервался: – Молодой человек, не бегите по эскалатору! Молодой человек, вы рискуете сами и подвергаете риску стоящих на эскалаторе пассажиров!

Но он не слушал ее и, краем глаза увидев, как к прозрачной будке внизу спешит милиционер, в один прыжок через много ступеней сиганул с эскалатора, бегом преодолел расстояние до первого пилона и, скользя на повороте, ловко повернул, заскочив в уже закрывающиеся двери поезда.

До вокзала считал каждую секунду… И каждая эта секунда стучала в его висках стыками рельсов, а в ушах все нарастал и нарастал отчаянный крик стынущей в снежном поле перепуганной, потерянной Аньки.

Толпа на вокзале нехотя проворачивалась под развешанными, издевательски веселенькими, ярко и таинственно мигающими новогодними гирляндами. В нервном напряжении он не сразу смог понять, какая электричка отходит немедленно, а разобравшись, пришлось отжимать двери, чтобы попасть в вагон. Откуда что взялось! – с недюжинной, неожиданной для самого себя силой он раздвинул дверные створки, рванул внутрь, двери хищно щелкнули за его спиной, и вагон, судорожно дернувшись, поплыл вдоль перрона.

Николай рухнул на холодную лавку. Все. Теперь он больше ничего не может. Два часа пути. Хорошо бы отдохнуть за эти два часа, чтобы, если не будет попуток, максимально быстро пробежать три километра до деревни.

Он поплотнее закутался в куртку, надвинул капюшон, нахохлился и обшарил вагон глазами. В дальнем углу дремала женщина с грубым, утомленным лицом. Поодаль от нее какой-то мужчина, сопя, копался в большой хозяйственной сумке. Недалеко от него дедушка увещевал внука, которому уже явно хотелось спать, и он занудно канючил, упорно стараясь поставить грязные ботинки на противоположное сиденье. Дедушка что-то монотонно бубнил, мальчонка капризно хныкал, откуда-то пронзительно дуло, за окнами плыла черная декабрьская мгла, в которой неясно рисовались какие-то производственные здания, темные контуры стылых деревьев, провисали и вновь натягивались многочисленные провода. Было так холодно, что ему пришлось привстать и как можно сильнее завернуть под себя куртку, поглубже засунуть руки в рукава – перчатки он забыл дома! – надвинуть пониже капюшон. Под мерное покачивание вагона он согревался, звенящие нервы потихоньку обмякали, экономя энергию перед предстоящим через два часа новым напряжением… и даже виде́ние Аньки, так мучившее его воображение, постепенно потухло. Он провалился в тяжелый сон, сродни глубокому обмороку.

Очнулся внезапно, как от толчка… Вагон был совершенно пуст, и по нему свободно гулял сквозняк, от которого он спросонок начал ежиться – холодок, забираясь под куртку, доставал, казалось, до самого сердца. За окнами было ровно черно – видимо, электричка мчалась по полям.

Он взглянул на часы – почти двенадцать. До станции оставалось каких-нибудь двадцать минут. Николай подсобрался, решая, бежать ли ему по дороге или все же попробовать напрямик – через поля и лесок, авось не завязнет. Он был готов на все, лишь бы быстрее добраться до деревни.

«Станция Потеево. Следующая станция Лесное».

Поезд с визгом затормозил… Хлопнули двери. Николай поднял глаза.

В распахнутой крутке, легко и непринужденно, даже как-то артистично двигаясь между скамейками, по проходу шел мальчик. Николая поразило неестественно белое, почти светящееся, какое-то прозрачное лицо подростка, для юноши слишком девичье-нежное. На этой иссиня-бледной мертвенной коже лихорадочным блеском горели по-женски большие, ясные смоляные глаза.

Расхлябанная, разбитая дверь снова взвизгнула створками по направляющим, и в вагоне появились еще два подростка, которые неспешно двинулись вслед за первым.

«Осторожно, двери закрываются, следующая станция Лесное».

Вагон дернулся и покатился, постепенно набирая ход. Мальчик не спеша дошел до Николая и сел напротив, разглядывая его в упор. Классически правильные черты лица за счет обездвиженности и отсутствия мимики казались маской, высеченной из мрамора.

– Пиво будешь?

– Что?

За капюшоном Николай не сразу расслышал, что сказал мальчик.

– Глухой?

Николай снял капюшон.

– Нет… Поезд стучит. Я не расслышал.

– Пиво, говорю, будешь? – Мальчик достал из внутреннего кармана початую бутылку и, глядя Николаю прямо в