Журнал «Вокруг Света» №01 за 1977 год - Вокруг Света

Змеинец. Это название известно мне уже давно — с самого первого краткого пребывания в Чернокулове, когда по санному пути мы собрались идти на Нестерово и дальше на Симу, к автобусной станции, и когда, объясняя нам дорогу, Анна Михайловна Федеева, наша гостеприимная хозяйка, сказала, что перво-наперво мы пойдем Змеинцем, а там уже дорога выведет из лесу и мы увидим на горе Нестерово.

Сбиться с пути действительно было невозможно. Почти сразу же, как санные следы скользнули в лес, нас обступил высокий сосновый бор редкой красоты. В нем не было подлеска, сосны стояли" одна к одной, в матером уже возрасте. Зимой, под пасмурным небом, когда русской природе так не хватает красок и когда даже хвоя кажется темно-серой, Змеинец полыхал медяной крепью своих чешуйчатых стволов, сдвигался к дороге, как две стенки разрумянившихся на морозе здоровяков, которым хочется потолкаться плечами.

Я так и не допытался ни у кого до сих пор, почему, этот красный сосняк назван таким пугающим именем — Змеинец. Ни весной, ни летом, ни осенью мы ни разу не видели тут змей. Может быть, они водились пониже, в приречной сырой болони, которая до недавнего времени была густо покрыта кустарником, теперь раскорчеванным? Не знаю. Но если даже имя досталось лесу по наследству от приречья, оно, на мой взгляд, удивительно, подошло чистому бору, потому что в «медицинском» этом названии проступило одно из главных достоинств красноборья — целительная крепь, бодрящий, лекарственный настой здешнего воздуха, его врачебное действие на человека.

Сухой вражек. От нашего дома до Сухого вражка рукой подать. Издали его можно принять за искусственную лесопосадку, межевую линию, разделяющую два больших поля. Верховражье начинается примерно в километре от реки малой водороинкой — канавкой, по краям которой двурядно стоят старые уже сосны и березы. Спускаясь под уклон с холма, водороина быстро разгоняется, делает несколько резких молнийных зигзагов, как бы расталкивая землю и зарываясь в ее толщу, и вот ты уже идешь по дну глубокой рассадины, откуда не так-то просто вскарабкаться наверх. А вскарабкаешься, отдышишься и скажешь себе: нет, пожалуй, «вражек» — это слишком ласково. Если отсюда невольно оступишься, можно и ноги сломать, и шею свернуть. Зимою здесь, у кромки, я не раз видел лосиные следы. Звери в нерешительности топтались и снова уходили в поле, не рискуя преодолевать нежданную пропасть.

На подступах к реке вражек слегка раздается в ширину, хотя скосы его по-прежнему остаются обрывистыми. Тут по песчаному дну проходит уже довольно глубокая траншея — водотеча. По ней весною мчит с полей пенистый снеготал. Но все остальное время года буерак действительно сух.

Мы никогда бы, наверное, не догадались, что у него может быть собственное имя: ближайшие наши соседи явно запамятовали это имя, ни от одного я не слышал, чтобы звали его Сухим.

Как-то зимой Маруся, наша чернокуловская приятельница, пообещала встретить нас на станции и довезти до деревни на санях. Сойдя с поезда, мы прождали ее минут двадцать и решили идти пешком: раз нету, значит, не смогла приехать. Встретились уже в поле. Оказалось, Маруся выехала затемно, но мела поземка, в поле лошадь сбилась с наезженного пути, и они вдруг оказались перед обрывом.

— Мамонька родная, — улыбалась теперь Маруся во все зубы. — Глянула я — да это ж Сухой вражек! Вон куда леший-то нас спихнуть хотел... А ты уж, Максим, небось думаешь: проспала тетка Марья, забыла про тебя?..

И она принялась тормошить мальчишку, который еще ни разу в жизни не ездил на крестьянских санях.

Так благодаря Марусиному ночному происшествию мы узнали название этого оврага.

Городок. Если, идя от деревни, спуститься по дороге в Сухой вражек и взобраться на другой его берег, впереди, над крутым поворотом Нерли, покажется живописный холм, вершина которого бронзовеет стволами соснового борка. Как-то в самом начале июля мы поднялись сюда, и накрыл нас с головой жаркий земляничный дух.

— Откуда с земляникой? — остановили нас в деревне у крайней же избы.

— Да вот, на горке за поворотом реки набрали.

— А-а, значит, на Городке.

Тут уж наша была очередь любопытствовать:

— А почему это место Городком зовут?

— Кто его знает. Должно, потому, что на горке стоит.

С того дня мы и зачастили на Городок. Прошла неделя, и обнаружилось, что наш недавний успех — лишь запевка, заигрыш красного лета: настоящая сборная земляника, продолговатая, крупная и прохладная, открылась нам не между сосен, а несколько ниже по склону холма, в смешанном подлеске. Сюда уже можно было ходить с бидоном, с корзинкой.

Вдогон землянике выглянула и черника. За нею, оставляя Городок слева, мы ходили на полкилометра дальше. Скоро, однако, обнаружилось, что так «далеко» ходить вовсе не обязательно, потому что прекрасная крупная черника росла и на Городке, по северному его склону. Да что черника! Городок вообще оказался тайником лесных сластей, и на его холме мы незаметно пролистали от начала до конца весь пестрый календарь ягодного лета. Не успели управиться с черникой, как у подножия горы, над тенистым, подернутым ряской ручьем, заблагоухали малинники. Сошла, осыпалась, присохла малина, и обильной багряной росой покрылись брусничные поляны. Тут же, рядом, выглянули из-под папоротниковых навесов зыбкие киноварные грозди кисленькой костяники. И ключ к последней, прощальной ягоде сезона — клюкве — тоже, как потом оказалось, хранится здесь же, на Городке.

До чего же щедрое место! Идем, бывало, с ягодами домой, а в руках еще и корзина с лисичками, и букеты золотистого, до осени цветущего здесь зверобоя, и карманы оттопырены желваками корня-калгана. Иногда под вечер приходили мы сюда за еловыми шишками для самовара. Иногда с веревкой — за вязанкой сухого хвороста. В сентябре по восточному тенистому склону холма слежавшаяся хвоя оттопырена там и тут упругими широкими шляпками черного груздя, а южный солнечный склон окатывает осенняя волна разногрибья. Только собирать уже обычно некому. А весной, в мае, — тоже почти никем не собираемые — сморчки.

Но почему же все-таки Городок? Только ли оттого, что урочище это расположено на взгорке? А не предположить ли, что здесь, над излучиной реки, и вправду располагалось в отдаленные времена поселение, маленькая деревянная крепость, защищенная с юга овражистым руслом ручья, некогда, безусловно, более полноводного, чем теперь? На такое предположение меня настраивает еще и то, что береговой угол между рекой и ручьем и сегодня дыбится крутым полукруглым валом, про который так и хочется верить, что он рукотворный. Еще более я укрепился в своей догадке, когда вычитал в каком-то археологическом труде, что Городок — весьма распространенное название, которое обычно давали в народе заброшенным сельбищам. Позапрошлым летом, когда в окрестностях Чернокулова археологическая экспедиция из Владимира обнаружила мерянское кладбище XII века, я сообщил начальнику отряда о Городке. Он заинтересовался и даже хотел было заложить на холме пару шурфов, да времени у них не хватало...

Итак, Змеинец, Сухой вражек, Городок и в придачу к ним Галкино болото — вот и все, что мне было известно на сегодня. Но я был вправе предполагать, что картина далеко не полна. Взять хотя бы этот самый ручей, огибающий Городок с юга, — не может быть, чтобы он оказался безымянным. Помог мне муж Маруси, лесник Александр Николаевич.

— Шипихой этот ручей зовут потому, — объяснил он, — что стоит он на теплых ключах. Они и зимой не замерзают, пошипывают на морозе. А по ручью и болото за Городком зовут Шипихиным.

— Это где же там болото? — загорелся я. — Разве за Городком есть болото?

— Ну! Как обогнешь Городок по ручью, попадаешь на визирку. Вначале ее не углядишь, заросла совсем, — пояснял лесник, — но немного пошаришь в кустах и выйдешь на тропу. И ступай по ней в конец, не сворачивая. Визирка опять пропадет, а ты все прямо иди и как раз выскочишь на место.

Шипихино болото оказалось почти круглым. И небольшим, хотя, конечно, Галкино перед ним явно пасует. По краю Шипихино болото можно обойти за каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут. В нем нет ни одной ямы, ни одного по-настоящему трлского места. Нужно сделать всего несколько шагов сквозь пограничные заросли осоки, и вот почва у тебя под ногами начинает бережно, мягко и как-то даже ласково пружинить. Высокие пышные кочки, устеленные светло-зеленым мхом, напоминают груду только что взбитых пуховых подушек, которые заботливая хозяйка вынесла просушить на ветерке. Стоят они так тесно, что между ними остаются лишь узкие щели-тропы. Кое-где торчат невысокие корявые сосенки, слабосильные березки.

Новичок, не знающий, где и как растет клюква, долго топчется в недоумении, потому что его просто-напросто подводят глаза, натренированные на сигнальную яркость летней ягоды. Нужно изменить фокус зрения, пристальнее вглядеться в ближайшую кочку.