Том 3. Жизнь в смерти - Николай Петрович Храпов

готов признать, что это почти Починки, но тут все сменилось зловещим частоколом с натянутой поверху колючей проволокой, в котором он безошибочно узнал лагерь заключенных. К счастью, частокол скоро закончился типовым зданием кухни-столовой, на крыльце которой в белоснежном колпаке стоял мужчина-повар. Владыкин оказал на него самое доброе впечатление, и он, по искреннему расположению, любезно пригласил его в свою комнату, убедив, что самое правильное, если он в ожидании рабочего дня, после бессонной дороги, приляжет уснуть, что Павел сделал без малейшего сопротивления.

Проснулся юноша от громкого женского смеха, донесшегося из коридора в полуоткрытую дверь комнаты. Повар охотно рассказал ему о распорядке жизни в совхозе, расположении немногих административных и общественных зданий, предупредил о могущих возникнуть неприятных встречах и, не в силах удержать гостя для завтрака, вышел на крыльцо проводить его. Павел почему-то торопился. Выйдя на крыльцо, он был поражен совершенно неожиданным зрелищем. Гурьба за гурьбою, от лагерной вахты двигались навстречу ему женщины. В передней толпе шли развязной походкой, разодетые в самые модные шелковые дорогостоящие платья, буквально, красавицы. На мгновение юноша принял их за какое-то посольство из высшего круга, о чем читал только в романах. Но как глубоко было его разочарование, когда он услышал самую отборную лагерную остроту, какой они с хохотом обменивались с поваром.

Видя удивленное лицо Павла, повар пояснил, улыбаясь:

— Что, не видел еще таких? Здесь не то увидишь, — любовницы на добычу пошли. Вечером на пролетках их, еле живых спьяну, в лагерь свозить будут.

Владыкин не мог скрыть отвращения от такой неожиданной встречи и отвернулся. Но тут же увидел следующую толпу женщин. Эти, в противоположность первым, одеты были очень скромно, пожилые на вид, шли почти молча, и каждая из них имела небольшой сверток в руке.

— А это, парень, уже другие. Это бабы ученые, они идут на работу в контору, в больницу, в интернат. Тут из семей Зиновьева, Блюхера, Тухачевского, артистки… ну, сам знаешь, одним словом — враги! Они уж тут многие годы.

Для Владыкина это было такой неожиданностью, как будто он переселился совершенно в другой мир. Он заторопился, распрощался с поваром и направился в контору совхоза. В подъезде, на ступеньках его встретил худощавый пожилой мужчина с небольшой, редкой рыжей бородкой, в одежде заключенного. К нему Павел и обратился:

— Простите, пожалуйста, где и как я могу увидеть землеустроителя Морозова?

— Комната его здесь, — ответил старичок, — а сам пошел в обход, вы его немного не застали.

В нерешительности Владыкин резко повернулся и, шагнув по ступенькам вверх, уже на ходу решил зайти в кабинет и поговорить с сотрудниками. Но, зайдя в кабинет с табличкой «Землеустроитель», застал там только девушку.

— А вы, что хотели? — спросил Владыкина все тот же старичок с рыженькой бородкой, — заходя следом за ним.

— Я работал на приисках маркшейдером, но решил горное дело оставить и перебраться в совхоз «Мылга», предложить свои услуги по землеустройству, — пояснил Павел, — а сейчас зашел узнать, не устроюсь ли здесь.

Собеседник внимательно осмотрел юношу и, как ему показалось, конкретно и авторитетно заявил:

— Ах, вот что? Тогда вам придется подождать Морозова до вечера, но с уверенностью скажу, что ваши знания здесь не применимы.

Такой ответ показался Владыкину сухим, но, догадавшись, что старичок, видимо, занимал это место, куда хотел устроиться Павел, поспешил покинуть контору. Спустя несколько лет, Павел Владыкин узнал, что старичок с рыженькой бородкой был никто иной, как Яков Иванович Жидков — председатель Всесоюзного Совета Евангельских Христиан-Баптистов, отбывающий в то время заключение в лагере совхоза «Эльген».

Плотно пообедав в столовой, Владыкин тронулся дальше в поисках совхоза «Мылга». Сообщение с «Мылгой», в основном, поддерживалось зимой, так как на протяжении всего расстояния, в 30 километрах от «Эльгена», путь пролегал или по мшистому болоту, или по торфянистой пойме реки Мылга.

К концу дня Павел, совершенно обессилевшим, свалился в избушке лесника, не дойдя до совхоза километров 4–5. В поселок вошел утром, в начале рабочего дня, и из-за вопроса о трудоустройстве был встречен весьма недружелюбно. Единственно, пожалуй, кто обратил на него внимание — это заключенные женщины, работающие на опытных участках, но он прилагал все старания, чтобы не вступать с ними в разговор.

Павла, в этих малолюдных местах, обрадовала девственная природа с ее роскошной растительностью и беспрепятственный доступ к сельскохозяйственным продуктам. Впервые, за многие годы, Владыкин, зайдя в столовую, с жадностью и наслаждением пил стакан за стаканом вкусное натуральное молоко.

Получив отказ, он, не отчаиваясь, направился в рекомендованный ему якутский районный центр, который на карте значился как город Таскан, хотя совхоз «Мылга» пленил его и уютом и сказочной девственной прелестью природы. На протяжении полутора километров, которые отделяли Таскан от совхоза, Павел, до восхищения, любовался разнообразием цветов, густо переплетенными зарослями ивняка, ольшаника, кедрача, черемухи, или пробирался, утопая по грудь, в кустах жимолости, голубицы и малинника. Так что в поселок вошел он только к обеду.

Таскан являлся административным центром района, того же названия. Население состояло наполовину из оставленных (по освобождении) до «особого распоряжения». Из построек — на переднем плане стоял клуб-театр, затем интернат, здание райисполкома, три строящихся двухэтажных дома, библиотека и десяток двухквартирных домов. Все постройки были деревянные, не старые. Рядом с домами располагались типичные якутские прокопченные юрты без окон, с которыми местные жители упорно не расставались. Тунгусы не мирились ни с какой постройкой и продолжали вести кочевой образ жизни. Их можно было видеть только тогда, когда они приезжали с пушниной для сдачи ее государству, и то поселялись со своими семьями в кожаных чумах за поселком, в тайге.

В помещение райисполкома Павел зашел в момент, когда уборщица, колокольчиком, объявила начало обеденного перерыва. На вопрос о найме на работу, председатель-якут отправил его к секретарю, в руках которого, по его словам, была сосредоточена вся советская власть.

Секретарь выходил на обед за сотрудниками последним; увидев его, Павел нашел в нем что-то особенно знакомое и близкое.

— Тетушка! — обратился он к уборщице, — вашего секретаря фамилия, случайно, не Андреев?

— Андреев.

— А зовут не Костя? — продолжал Павел.

— Нет, не Костя, — возразила она, — а Константин Иванович, чай, он мне не товарищ, а советская власть.

Владыкин сел на террасе и, в ожидании, предался воспоминанию о прошлом. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как они расстались с Костей.

Вспомнил убогую их хатенку и бедную вдову, заклепщицу — мать его, которая едва сводила концы с концами. Вспомнил, как отец строго-настрого запретил пускать Костю в дом и даже дружить с ним, из-за