В путь-дорогу! Том III - Петр Дмитриевич Боборыкин

и большимъ открытымъ лбомъ, сразу же очень ему поправился. Онъ заговорилъ съ Телепневымъ въ непринужденномъ товарищескомъ тонѣ, очень бойко и ѣдко пересыпая свою рѣчь нѣмецкими и французскими словами.

— У нѣмцевъ, — говорилъ ему зоологъ: — учитесь чему хотите, только, пожалуйста, не дѣлайтесь сами нѣмцемъ.

— Отчего же? — спросилъ Телепневъ.

— Нѣмцы, это — нація кнотовъ. Нѣмцы могутъ только размазывать то, что другіе выдумали. Въ наукѣ они цѣховыхъ дѣлъ мастера, въ политикѣ — ослы, которые только мотаютъ ушами и орутъ, когда сила обстоятельствъ заставляетъ ихъ поскорѣе переставлять ноги.

«Ого», — подумалъ Телепневъ: — «какъ онъ чешетъ своихъ компатріотовъ».

— А ужь наши провинціи, — продолжалъ зоологъ: — это кофейная гуща, подонки нѣмецкой жизни. Посмотрите вы, — и онъ указалъ на нѣмокъ, сидящихъ вокругъ стола: —вотъ наши Кaffesch western… слышите вы, какъ онѣ величаютъ другъ друга? Parole d’honneur — онѣ похожи на индюшекъ. Я полагаю, что индюшки также величаютъ себя по чинамъ — прислушайтесь: Frau Hofräthin, Frau Kollegienräthin, Frau Assessorin. Тутъ цѣлая табель о рангахъ.

— Да, чинопочитаніе здѣсь въ ходу, — замѣтилъ Телепневъ. — Я удивляюсь только, почему нѣмцы упрекаютъ русскихъ тѣмъ, что у нихъ все держится на чинѣ.

— Вы удивляетесь? Нѣмцы такой народъ, который всѣ свои природныя гадости и болѣзни нарочно окрестилъ иностранными именами. Въ нихъ нѣтъ ни на одну каплю мужества сказать, что они созданы не такъ, какъ остальной Божій міръ.

— Вамъ, стало быть, не легко жить въ здѣшнемъ обществѣ, при такихъ взглядахъ?

— Je m’en moque! — вскричалъ зоологъ. — Видите-ли, мой желудокъ не перевариваетъ здѣшняго воздуха. Поэтому, почтенные теологи лишаютъ меня всякой пищи. За то, на моихъ похоронахъ они зададутъ себѣ славный завтракъ и прольютъ горькія слезы въ рюмку рейнвейна о погибели заблудшей души.

— Они имѣютъ здѣсь вліяніе?

— Я полагаю, что здѣсь скоро будутъ читать, вмѣсто ботаники и физіологіи, науку о томъ, какъ гноить человѣка въ атмосферѣ обскурантизма. Вы видите — я сѣдъ и старъ, мнѣ шестьдесятъ лѣтъ, а почтенные теологи до сихъ поръ находятъ, что искусъ мой не конченъ, что я до конца своей жизни долженъ буду ѣсть черствый хлѣбъ приватъ-доцента, чтобы тамъ, на верху, засѣсть за жирную, трапезу ординарнаго профессора. Вы пріѣхали сюда штудировать? — Спросилъ онъ послѣ небольшой паузы.

— Да, — я занимаюсь химіей у профессора Шульца.

— Herr Jesu! Благородный юноша, оставьте вы эти ненужныя затѣи. Kucken Sie her! Что мнѣ дала наука? гемморой, слѣпоту, долги и пріятное убѣжденіе, что человѣчество глупѣе и гаже, когда на него смотришь съ научной точки зрѣнія. — У меня есть сынъ, малый лѣтъ восемнадцати. Вы думаете, я его отдалъ въ школу, заставилъ его пройти всѣ ступени цеховой науки? ничуть не бывало. Онъ у меня ничего не знаетъ изъ того, чѣмъ старые дураки набиваютъ головы своихъ несчастныхъ дѣтей.

— Какъ же это? — въ недоумѣніи проговорилъ Телепневъ.

— Parole d’honneur. Онъ такъ-таки круглый невѣжда. Знаетъ читать и писать. И совѣсть моя говоритъ мнѣ, что я составилъ его счастіе. Онъ прекрасный охотникъ, любитъ природу не по книжкамъ Шлейдена и компаніи. Я его отправлю въ Америку, а не удастся, онъ найметъ здѣсь кусокъ земли и будетъ его обрабатывать!

— Я намѣренъ слушать васъ въ будущемъ семестрѣ, г. профессоръ, — сказалъ Телепневъ съ поклономъ.

— Немного у меня научитесь, — говорю вамъ впередъ. — Природа не въ кабинетѣ и не въ аудиторіи. Ну, какъ вы себѣ представите африканскаго льва въ нашемъ музеѣ? У насъ стоитъ старая, ободранная собака, зашитая синими нитками, похожая на дряблаго саксонскаго генерала. Системъ у меня нѣтъ. Прослушавши меня цѣлый семестръ, вы будете въ негодованіи, вы скажете: старикъ спятилъ съ ума.

— Помилуйте, — возразилъ Телепневъ съ скромной улыбкой.

— Parole d’honneur. И дѣтямъ вашимъ будете разсказывать, что нѣмецъ васъ надулъ, и за пятнадцать рублей ассигнаціями, вмѣсто хорошо нашпигованной, настоящей нѣмецкой науки, кормилъ васъ какой-то кашей, за которую несчастнаго приватъ-доцента слѣдуетъ наказать шпицъ-рутенами.

Телепнева очень занялъ старикъ. Его фразы проникнуты были настоящей горечью; вѣрно ему, дѣйствительно, плохо приходилось отъ своихъ академическихъ враговъ. Телепневъ пробесѣдовалъ съ нимъ цѣлый вечеръ и чокался даже рейнвейномъ. Но профессоръ Шульцъ желалъ непремѣнно, чтобы ученикъ его полюбезничалъ съ дѣвицами, и подвелъ Телепнева къ сестрѣ своей жены, длиннѣйшей нѣмкѣ съ круглыми бровями.

— Ich habe «Démon» von Michael Lermontoff gelesen, — сказала она ему, умильно улыбаясь.

— А, — отвѣтилъ Телепневъ, и черезъ пять минутъ распростился съ профессорским обществомъ.

XXVI.

По воскресеньямъ Телепневъ заходилъ иногда въ русскую церковь. Со священникомъ онъ не познакомился, хотя бурсаки не разъ звали его туда. Въ церкви бывало всегда много народу, но Телепневъ мало интересовался семействами, которыя проживали въ городѣ Д. У бурсаковъ знакомствъ почти не было; но кое-когда въ корпораціи говорили о русскихъ филистеріяхъ. Кромѣ простаго люда, разныхъ старухъ, торгующихъ на Марктѣ чернымъ хлѣбомъ, отставныхъ солдатъ, купцовъ, впереди стояло всегда благородное общество: почтмейстеръ, инвалидный начальникъ, учителя русскаго языка въ гимназіяхъ и разные приватные господа.

Разъ какъ-то на Страстной недѣлѣ Телепневъ выходилъ отъ обѣдни и остановился на паперти вмѣстѣ съ двумя бурсаками. Мимо проходили говѣльщицы. Телепневъ насчиталъ нѣсколько дамъ.

— Отчего это вы, господа, — обратился онъ къ бурсакамъ: — не знакомитесь здѣсь?

— Гдѣ это? — въ русскихъ филистеріяхъ? — спросилъ его одинъ изъ бурсаковъ — желтый шаржиртеръ.

— Да, въ русскихъ филистеріяхъ, вѣдь у васъ время-то много уходитъ такъ, даромъ.

— Очень нужно; что мы тамъ забыли. Есть вонъ тутъ одинъ, вотъ сейчасъ прошли его дочери, свинья помѣщикъ, такъ мы еще его на фершисъ хотѣли посадить.

— За что такъ?

— Позволилъ себѣ свинства всякія говорить про нашихъ ребятъ.

— Такъ что-жь ты, — язвительно обратился къ Телепневу татуированный, стоявшій также въ кучкѣ: — ты тонкій кавалеръ, вотъ бы сдѣлался филистеріантомъ.

— Да мнѣ гдѣ же, господа, у меня лабораторія слишкомъ много времени отнимаетъ; да и потомъ я ужь довольно возился въ Россіи съ барынями.

Въ эту минуту на паперти показались три женскія фигуры. Впереди шла дѣвочка, лѣтъ тринадцати, въ сѣромъ бурнусѣ, большаго роста, немного подавшись впередъ всѣмъ корпусомъ. Она вскинула на Телепнева большими сѣрыми глазами, потомъ тотчасъ же опустила ихъ и торопливо сошла по ступенямъ паперти.

За ней шли двѣ барыни: одна блѣдная и худая блондинка съ полуоткрытымъ ртомъ и пепельными волосами, вѣроятно мать дѣвочки, и другая — смуглая молодая женщина, съ очень бойкой походкой и быстрымъ взглядомъ. Она была одѣта моложе и наряднѣе блондинки.

— Посмотрите-ка, господа, — шепнулъ татуированный: — нога-то у ней какая.

Телепневъ посмотрѣлъ на ногу: нога оказалась дѣйствительно хороша. Дамы подошли къ воротамъ и сѣли вмѣстѣ съ дѣвочкой въ карету.

— Кто это? — спросилъ Телепневъ.

— А это, — вмѣшался Варцель,