Свинцовый монумент - Сергей Сартаков

Да, ему трудно сейчас, очень трудно. Но что из этого следует? Слова Жени по смыслу своему прозвучали так: "Позови, и я приду тебе на помощь". Но она ведь имела в виду не помощь медицинской сестры. И он нуждается не в такой помощи. А в чем же? Во всяком случае, не в женских заботах. Если сейчас ему трудно, очень трудно, он с этим обязан справиться только сам.

А все же он написал Жене письмо. Много раз перечитывал, начинал заново и, не закончив, комкал, отбрасывал в сторону. Он не знал, о чем он может или о чем он должен ей написать; называть ее Женечкой или Евгенией Никоновной, давая понять ей, что не ждет ответа или что именно ради ее ответа и написано это письмо?

Прощаясь с ней в госпитале, он поблагодарил ее за все, за все. Но он тогда не представлял, сколь дорогой - не по цене - подарок сделала ему Женя. Вот о чем он должен ей написать! Да, да, ни о чем другом, только об этом. И еще, что очень бережет подаренную книжку и хочет, чтобы она послужила ему как можно дольше.

Впрочем, для чего рассказывать Жене все это? И опять его перо в раздумье повисало над листом бумаги...

Бесчисленные черновые наброски настолько перепутались в памяти, что теперь, вспомнив о нем, Андрей не мог уверенно ответить себе, а какие же именно слова сохранились напоследок, когда он вкладывал письмо в конверт и торопливо, словно боясь, что опять примется его перечеркивать, заклеил, надписал адрес и опустил в почтовый ящик. Осталось в сознании твердо только одно: на такое письмо ответ прийти может. Должен прийти.

Все тем же мерным, спокойным шагом вступив на окраек города, Андрей сделал большой крюк, чтобы заглянуть на почту. Неведомая властная сила тянула его туда. Он не смог сдержать улыбки, когда в окошке "До востребования" дежурная операционистка подала ему сразу два письма. Однако улыбка тут же сбежала с лица Андрея, уступив место горькой складке разочарования. На одном письме, его собственном, посланном Жене, была прикреплена казенная наклейка с почтовым штемпелем: "Адресат выбыл". А другое письмо оказалось от Владимира Дубко откуда-то из Курской области. Вот именно самое долгожданное!

Андрей подошел к мусорной урне, задержался коротким взглядом на испачканной желтым клеем бумажке "Адресат выбыл", на мелкие части разорвал письмо и бросил в темную глубину железной чаши. Тугой конверт скрипнул под пальцами Андрея, когда он четвертовал его, и ему показалось, что это вскрикнула Женя. А может быть, просто в тот миг перед его глазами мелькнули выписанные им самим на конверте слова: "Евгении Никоновне Рыбаковой". Так или иначе, а Жени, Женечки, Евгении Никоновны теперь больше нет. И пусть уже только совесть решает, в чем перед ней был он не прав.

Что ж, и письмо Владимира Дубко, не читая, можно спустить в ту же урну. В нем наверняка живописно расцвечен какой-нибудь соленый анекдот. А сегодня, именно в эту минуту читать такое противно, он словно бы присутствует на похоронах Жени. Но все же Дубко его товарищ по госпиталю, как меж собой они говорили, по крови. И Андрей сунул его письмо в карман. Потом прочитает когда-нибудь.

С таким тягостным настроением Андрей ходил несколько дней. Являлся к себе в общежитие, когда все уже спали, и поднимался утром, уходил чуть свет. Ему не хотелось ни с кем разговаривать. А себя мысленно спрашивал: "Ну и что же, что "адресат выбыл"? Какое это для тебя имеет значение?" Почти вслух отвечал: "Решительно никакого". А в глубине души некий голос тихо подсказывал: "Ты в чем-то ошибся, Андрей".

Он брался за перо и бездумно чертил на бумаге пихтовые лапки, длинные плети толокнянки, усеянные ягодами, камышовые заросли с притаившимися среди них полураскрытыми кувшинками. Все безжизненное, неподвижное. И в совсем уже беспорядочном нагромождении каких-то непонятных линий вдруг обнаружил профиль Женечки. Как бы с вызовом самому себе, ему захотелось теперь нарисовать ее лицо.

Нет, ничего не получилось. Память странно сохранила только ее глаза. И когда он их выписал с той тщательностью, с какой вообще делал свои рисунки, он испугался. Это были именно ее глаза. Но неподвижные, мертвые. Андрей перевернул лист бумаги изображением вниз.

- Довольно! - громко сказал он. - Пойду сегодня в гости к Седельниковым слушать новые пластинки, слушать Ирину-соловья!

И вспомнил о письме Дубко. Вот теперь кстати почитать его веселую болтовню. Андрей распечатал конверт.

"Здравствуй, друже Андрей! - так начиналось письмо. - Конечно, я свинья, что не откликнулся сразу еще из госпиталя, ну а потом было некогда, устраивались на новом месте. То да се. Я-то себе сразу хорошую работу нашел, а подруга жизни моей, известная тебе Женька, пока только в ночных дежурствах, вдобавок при нервотиках. Ты понимаешь, ночь-то нам с ней совсем для другого дела нужна. Женька у меня бабенка..."

И дальше шли такие слова, с такой развязной откровенностью, что Андрей брезгливо швырнул на землю письмо и стал топтать его ногами.

Засмеялся. Чужим, холодным, злым смехом. Оказывается, в жизни все вот как просто. А он терзал себя сомнениями: правду ли тогда, в госпитале, рассказывал Дубко? Он сотни раз спрашивал свой внутренний голос - голос совести, что означали слезы Жени, ее тревожный поцелуй и дорогой подарок. А это, оказывается, ровным счетом ничего. Или означало, что "она бабенка...", как всегда о ней трепался Дубко.

А сам на ней женился. И она пожелала стать его женой. Зная ли, как и теперь отзывается о ней Дубко?

Так или иначе, прекрасная получилась парочка. Как говорят в народе, совет им да любовь!

Вот именно это и есть та любовь, о которой песни поются, и книги пишутся, и одно поколение другому передает красивые лживые сказки. Он-то думал: Ольга выжгла любовь, в которую он тогда еще верил. А жечь было нечего. И даже это "нечего" теперь дожгла Евгения Никоновна. Не Рыбакова уже, а Дубко.

Андрей плотно смежил веки. Это лучше, когда не видишь фальшивой красоты мира.

Но жить ведь все-таки надо. Люди живут, работают радостно, создают новое, уходят в мечтах к прекрасному будущему, и в этом есть какой-то великий смысл. Он разгадал, что такое любовь, а жизнь им ведь еще не разгадана. Не торопись, Андрей.

Огромным напряжением воли он открыл глаза, ощутив, что веки словно бы налились свинцом. Свинцовым стало и все лицо. Насильно заставил себя засмеяться. Но смех теперь не получился, губы у него даже не дрогнули.

И протестующе возникшая мысль, что, может быть, Женя с отчаяния, как в воду бросаются от несчастной любви, отвергнутая им же, Андреем, вышла замуж за Владимира Дубко, - эта мысль только скользнула в измученном мозгу и не оставила никакого следа.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

...Ночи, казалось, не было конца. И все время из черной

глубины неба сыпались теплые капли дождя. Да, да, в низинах густой

туман на рассвете теперь неизбежен. Он может лежать очень долго,

пока солнце своими горячими лучами его не поднимет вверх. А Дашу

надо искать только в низине, у кромки зыбучего болота, посредине

которого змеится ручей, не нанесенный ни на какие карты. Его

местное название - Зептукей.

Есть проверенный жестокой действительностью психологический

закон: неопытные люди, заблудившиеся в тайге в горах, кружа по

лесу, будут обязательно спускаться по склону все вниз и вниз, а

после утверждать - шли только по горизонтальной прямой. Следуя

этому закону, за ночь Даша может оказаться уже на болоте, где

образуется самый непроглядный туман. Широколап утверждает: для нее

таежные законы не писаны, она, затаившись как мышонок, будет сидеть

до утра, под любым выворотнем надежно укрытая от непогоды.

Если бы так, если бы так...

Сомнений нет, Герману Петровичу характер Даши лучше известен.

Пять лет стучит она для него на машинке. И в институте. И на дом

берет работу, ту, которая совсем личная. Научно-творческая. Для

публикации. Не просто перепечатывает. Герман Петрович посмеивается:

еще расставляет запятые. Вернее, расставляет как попало запятые

Гера, а Даша между ними вписывает умные и точные слова. Даша

превосходный научный стилист. Может быть, как раз поэтому она и

особенно привлекательна для Геры. В качестве третьей по счету жены.

Первые две и запятые расставлять не умели.

А Даша жизнью зажата в тиски. Десятый год на ее заботах

парализованная мать. Понять невозможно, как Даша выкручивается. Из

своей невысокой зарплаты отдает большую часть женщинам, соседкам,

приглядывающим за матерью днем. Выравнивает свой бюджет ночной

работой на машинке. И замуж поэтому не вышла. Кому нужна невеста с

таким "приданым"! А Гера, если действительно женится на ней, в дом

к себе больную, недвижимую старуху не возьмет. Найдет какой-нибудь

ход. И это будет для нее тягчайшей драмой, духовной казнью. А Даша

сейчас так доверчива!

Все отпуска она проводит только дома, у постели матери. Это