Смешилка — это я! - Анатолий Георгиевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама так замахала руками, что он не договорил.
— Вы же сказали, что платонически…
— Это с ее стороны!
— А с его?
На самом деле брат еще ничего не понял. Уловив это драматичное мое убеждение, Нудилка шепнула:
— Пока не понял. А я убыстрю, подскажу… Надавлю!
Похоже, мы с ней на время поменялись ролями. Хотя давить на него не следовало: такое действие вызывает противодействие.
— Фильм докажет, что благородство и доброта способны покорять… — Режиссер вновь бросил маме спасательный круг. — А ежели это помножено… — Мама вновь замахала руками. — Все авторы писем и рвущиеся на студию готовы встать перед Смешилкой на колени. И мы их поставим! В буквальном смысле… На киноэкране! Представляете, какой это будет кадр?
«А он это увидит. Тогда уж… У Выпендрилки не наберется такого количества коленопреклоненных!» — ободрила я себя.
— Покажем и того, кого Смешилка назовет своей первой и единственной в жизни любовью. Хотя кто знает… Кто может ручаться? Но она назовет!
Тут уж и я замахала руками:
— Его нельзя показывать! Ни в коем случае! Иначе я умру от ужаса…
— Ты приготовилась умирать вместо меня? Не входи в чужой образ! — запротестовала Нудилка.
— Успокойся… В титрах, завершающих фильм, мы оповестим: «Исцеление Нудилки Смешилкой — документально, остальное — фантазия». И роль как бы «вымышленного брата» исполнит не сам брат, а привлекательный молодой артист. Привлекательный, дабы зрители поверили в его возможности привлекать. «Любовь Смешилки» — так назовем новый фильм.
Лучше бы он назывался «Любовь к Смешилке». А главным героем был бы не привлекательный артист, а… понятно кто.
— Все равно… Интимное не выносят на обозрение общественности. — Мама продолжала сражаться за нравственность.
— Выберите что-то одно… Или ваша дочь остается звездой — и тогда ее личной жизни не удастся быть засекреченной. Или звезду следует погасить.
Гасить меня маме, конечно, не хотелось.
— Но тогда придется и тетради мои рассекретить. Чтобы стало ясно, что…
— Все тайное становится явным! — перебил режиссер.
Об этом я, безусловно, догадывалась, но не думала, что рассекречивание произойдет так рано. И что рассекретят тетради не мои благодарные потомки, а отважусь на подобное я сама!
— Так выпьем по этому поводу! — заключил режиссер.
Мамины глаза уже не вытесняли от воспитательного напора все остальное с ее лица: она знала, что выпьет он в одиночку, без участия несовершеннолетних. Что-то я часто пишу о глазах. Но это же не я первая заметила, что они «зеркало души».
Из верхнего кармана своей несменяемой куртки (а может, у нее были дубликаты?) режиссер все-таки достал не одну походную рюмку, а две. Из нижнего кармана вытащил заветную коньячную флягу. Шлепнув маму по плечу, он пригласил ее поддержать тост. Что ей оставалось?
Пугливыми глоточками осушая рюмку, мама демонстрировала нам с Нудилкой, что делает это вынужденно и даже с некоторым отвращением. Режиссер не обиделся… Как все умные люди, он не умел обижаться по пустякам.
— Обидчивых выносить очень трудно, — признавался он. — Если умный говорит, надо прислушаться, а если дурак — то что на него обижаться?
Мама испытывала ответственность уже за дуэт и нас обеих предупредила:
— Успех не должен вскружить вам головы!
— «Одна голова хорошо, а две лучше», — ответила я русской пословицей.
Нигде, правда, не говорится, что три головы еще лучше, чем две. Но этого я не сказала, так как мама, к сожалению, была обидчива.
— А у тебя голова от коньяка не закружилась? — в шутку спросила я.
Мама сказала, что ей надо попудриться. Про мытье рук она как-то забыла. И удалилась… А я догадалась, что она будет отныне оберегать не одну меня от меня, но и нас — его и меня! — от нас обоих. Ничего не попишешь: кто еще станет так беспокоиться?
После премьеры нового фильма все происходило подобно тому, что было после двух предыдущих. Триумфальные события напоминают друг друга. Как и провальные…
«И звезда с звездою говорит…» — так словами Лермонтова бабуля бы, думаю, окрестила наш дуэт. Кажется, на город обрушился звездопад. Хотя нет: звезд только на небе много. Я с режиссером согласна.
Возбужденные сограждане подняли на руки уже нас двоих. Я, верная своему амплуа, смеялась, а Нудилка, верная своему амплуа, отбивалась и вырывалась. Но по глазам — опять глаза! — можно было определить: ее уже не терзало то, что одна нога от рождения короче другой. Или что другая длиннее… И вообще она уже не хромала по жизни, а передвигалась весьма уверенно.
Бабули среди несущих нас, к несчастью, не было. Но мне грезилось, что она по-девчачьи подмигивает. Как случалось прежде. Ее не было, а подмигивание было… Несущие ликовали под нами, внизу, а она подмигивала откуда-то из поднебесья. И я, задрав голову, стала подмигивать ей сквозь слезы в ответ.
Когда мы буквально и в переносном смысле вернулись на землю, ко мне подошел он.
— Я безмерно тебе за все благодарен! — Он нагнулся и поцеловал меня в макушку. Выше макушки у меня ничего не было, но лучше бы он поцеловал меня чуть пониже. — И очень тебя уважаю! Прозвище «Нудилка» звучит уже не грустно, а весело. Фильм это подтвердил. Ты совершила благороднейший человеческий поступок. Нет, подвиг! Картина очень удалась… Кстати, и молодой актер был на высоте.
Он похвалил актера нарочно, якобы не заподозрив, что объявленная в титрах «фантазия» являлась реальностью. В отношении меня…
Перед съемками режиссер сказал Нудилке: «А твой брат пусть сам все поймет!» Брат давно уже все понял. Но делал вид, что нет… Режиссер предсказывал, что Нудилкин брат по заслугам оценит мои «женские и человеческие достоинства». Но так оказалось лишь на экране. В жизни он ограничился человеческими…
А общественность, мнением которой так дорожила мама, судя по взглядам, заподозрила, что «фантазия» та — не вполне фантазия.
Как я окончательно решила… не выходить замуж
По воскресным дням я разрешала будильнику, происходящему, как я давно догадалась, от слова «будить», чтобы он тоже отдыхал и не тревожил меня. Однажды, однако, в семь
