ХУШ. Роман одной недели - Ильдар Абузяров

Али хотел было сказать, что русский учил, помогая русским строителям и инженерам строить электростанцию в их стране, но не успел…

– Да нет, – раздался голос соседа, усатого, худого мужчины в кепке. – Это было на Курбан-байрам, и дерево из Индонезии.

– Да-да, точно. Слушай, я еще удивился, как тыква растет на дереве? У нас всю жизнь в Азербайджане на земле росла. А там нет – на дереве. А эти индейцы только кивают – да-да, тыква, тыква, дерево, дерево.

– Нам-то откуда знать? Я вот что думаю, и чего только в мире не бывает, Аллах всему хозяин. На все его воля. Он лучше знает, что сажать, а что не сажать, чему быть, чему расти, а чему вянуть.

Еще долго пререкаясь и споря, торговцы все-таки рассказали Али, как добраться до городской Соборной мечети.

В конце концов Али вышел к мечети с двумя ощетинившимися минаретами. Среди северной гранитной природы она выглядела, словно сбежавший из зоопарка и вставший от отчаянья на задние лапы слон. В сумерках она показалась Али очень странной. Никогда еще Али не встречал такую мрачную мечеть, войдя в которую он словно оказался в склепе, – все люди ему напоминали тени.

– А здесь находится тайный Вали? – спросил осторожно Али у сторожа.

– Где ж ему быть? Вон он под панно лежит. Только к нему сейчас лучше не подходить.

– Почему?

– Потому что сейчас он в таком состоянии полусна, когда все органы чувств и познания, кроме сознания, разумеется, отключаются. Он сейчас наполовину здесь, наполовину там, – пояснил сторож. – Переместился в Мекку и там читает намаз. Пойдемте, я покажу.

– Ан нет, я ошибся, – сказал сторож, когда они прошли в просторный зал под куполом. – У него сегодня занятия.

Вскоре и сам Али увидел группу человек в восемь, собравшуюся полумесяцем вокруг бородатого учителя. Ребята с благоговением смотрели, глупо открыв полумесяцами же рты. Такое улыбчивое благоговенье. Их зрачки блестели в полумраке сводчатого зала, словно луна, отражающая идущий от ярких зажигательных речей свет.

Борода устаза была растрепана, клоки ее торчали во все стороны, а голову прикрывала вязаная полукруглая шапка. Черная или белая, Али разглядеть не мог. Потому что в этом городе сумерки сменяют сумерки.

«Ну прямо как настоящий Вали», – подумал юноша. Присев в углу, Али начал наблюдать за дервишем под деревом. Он сразу понял, что панно сделано из тика. Он не раз встречал это дерево цвета верблюжьей печени. На панно была вырезана сура «Фатиха» – «Открывающая».

Али подошел поближе, надеясь, что сегодня откроется новая страница в его жизни, и прислушался к дервишу,

– Телевизор, – вещал Вали, подражая голосом телеведущим, – страшное изобретение человечества. Никогда не смотрите телевизор. Ибо это источник, через который не только люди, но и джинны передают информацию. Через телевизор джинны влияют на мировоззрение, волю и действия людей. Через музыку и новости, через сюжеты про страшные катастрофы джинны влияют на наш образ жизни, на наши умы и тела. А все это для того, чтобы заставить поклоняться себе. Сколько из наших братьев сгнило перед телевизором в прямом и переносном смысле! Сколько людей надломилось духом и уже ни на что не способно! Сколько якобы просветилось и засомневалось в величии и силе Всевышнего!

По телевизору что только нам не впихивают! И фэн-шуй, и астрологию, и предсказания, и гипноз. Несколько каналов отдано музыке и танцам. А сколько пропаганды наркотиков, секса и насилия! А это все, как вы знаете, от бесов.

Так в суре «Аль-хиджр» говорится: «И сказал Иблис: «Господи, за то, что ты свел меня с пути истины, я исхитрюсь приукрасить все дурное на земле…»

А еще, когда джинн Иблис спустился на землю, он спросил: «О, господь, Ты меня проклял. А что же будет моим питьем?» Аллах ответил: «Любой спиртной напиток». Иблис спросил: «И где я буду жить?». Он ответил: «На рынках». Иблис спросил: «А каким будет мой голос?» Аллах ответил: «Звук свирели», и еще: «Соблазняй своим голосом кого сможешь». Иблис спросил: «А моя западня?» Он ответил: «Женщины».

А еще Всемогущий сказал: «И голос его будет представлять собой пение». И джинн добился своего: голос его стал голосом радио и телевидения, по которым день и ночь звучит песня.

Глава 3

Холодное лето Юсуфа

Не помня себя, Мурад заходит домой.

– Проходи, проходи, не задерживай, чего встал? – толкает он меддаха в квартиру что есть силы, толкает в спину, но сам валится с ног, словно промахивается, словно меддах – всего лишь облако. Или он сам облако, мимолетное сгущение паров: дунет ветерок – и нет его.

Очухивается Мурад, уже лежа на диване в зале. Его всего трясет. Жар, сухость во рту, насморк, озноб. Он лежит под синтепоновым одеялом с намотанным на шею шарфом. Значит, его не обманули и доставили шарф. Шарф большой, мохеровый, колючий, так туго сжимает шею, что ему больно говорить и дышать. И глотать колючие слюни и сопли.

Он чувствует, что заболел. Ему жарко, он, лежа на диване, начинает срывать с себя одежду. Краем глаза он видит, как меддах смотрит на градусник, и затем сквозь звон в ушах слышит: сорок градусов. Зачем же его так накутали?

Потом шипучая таблетка в стакане, пуская пузыри, словно рыба, пытается с ним заговорить.

– Тебе помочь? – подходит вплотную к постели меддах.

– Что?

– Я спрашиваю: тебе можно чем-нибудь помочь сейчас?

– Да, не оставляй меня одного.

– И это все, что я могу для тебя сделать? Может, вызвать «скорую»?

– Не надо. Расскажи мне лучше историю.

– Какую историю?

– Нашу. Я умру, если не услышу, что там будет дальше…

– Хорошо, – присаживается меддах на край постели в своем плаще. Прямо не белую кожу мягкой плоти дивана, сложив ноги по-турецки. Мурад хочет возмутиться, но вдруг обнаруживает, что сам лежит на белоснежном дядином диване в грязных брюках и носках.

– Хорошо, я расскажу тебе одну, как мне кажется, занимательную историю о Юсуфе, которого привели его сводные братья в самый западный имперский город мира и водили за руку по Сенному базару, выкрикивая: «Кому сироту, кому сироту? Кто возьмет на воспитание сироту?»

А все потому, что он со сводными братьями их большой семьи шел в самый богатый город пешком, чтобы продать овец, лошадей и коров, собранных на продажу со всего аула. И вот они все лето гнали это стадо на мясные прилавки Сенного базара. Не секрет, что и хлеб, и мясо в Петербурге стоили в три-четыре раза дороже, чем в хлебосольных городах Поволжья или в южных черноземных губерниях.

Но в одну из ночей он и братья не уследили за вверенной им скотиной и одну из чужих овец задрали волки. Свалив всю вину на Юсуфа, в наказание братья и решили отдать его на воспитание. А заодно и в подмастерья, за небольшую сумму, чтобы как-то компенсировать потерю чужой скотины и свои мытарства. А отцу предоставить окровавленные обноски Юсуфа как доказательство его смерти. Мол, не овцу, а Юсуфа загрызли. Потому что за родного Юсуфа им не придется отрабатывать на чужих пастбищах, а за чужую скотину – да.

Но, как ни старались братья на все лады громко расхваливать Юсуфа, никто не хотел брать тщедушного мальчика в подмастерья, – слишком хлипкого телосложения тот был. А может быть, братья не очень-то и хвалили своего младшего братишку, потому что на самом деле завидовали Юсуфу. Завидовали тому, что он был любимым сыном их отца. А, как известно, зависть не дает восхищаться в полный голос. Потому что прогнивший изнутри человек может только завидовать и гнобить, как завидует каждому сильному духу и гнобит его этот трухлявый город.

Вот и братья в конце концов просто бросили Юсуфа в одном из дворов-колодцев города. Завели, попросили подождать, а сами через подворотни и проходные дворы скрылись из виду. Этот двор на Большой Конюшенной всегда был проходным и выводил на набережную Мойки.

Долго стоял и плакал Юсуф мелкими, но горькими слезами в каменном лабиринте, вторя питерскому осеннему дождю. Слезы мешались с каплями и падали в раскисшую грязь. Но, на счастье Юсуфа, за этим двором и домами вокруг присматривал бездетный дворник Сафар. Он пожалел Юсуфа и решил взять его себе в приемные сыновья.

В то время дворники, многие из которых были татары, непьющие и работящие, выполняли функции современных жэков и дэзов. Ходили на каналы и канавки за водой, если в доме не было водопровода. А питьевую закупали у водовозов для любящих поспать богатых постояльцев. Запасали дрова или уголь на зиму для квартирантов: скупали повозками, чтобы потом перепродать, кололи и складывали в подсобных сарайчиках или под черной лестницей, которую и отапливали зимой. Нагревали воду по необходимости и делали изо льда ледники-холодильники в погребах. Припасали керосин на случай отключения электричества.

Меддах рассказывал Мураду, словно мать, сказку на ночь. А Мурад чувствовал, как его бросает то в жар, то в холод, когда он представлял себе Юсуфа за работой в ледяном погребе или у печи.