Магия слова. Диалог о языке и языках - Дмитрий Петров

— Смешно. А скажи, у тебя есть оппоненты среди коллег — адептов других систем преподавания? Если да, какие у них аргументы против твоей методы?

— Естественно, есть вопросы, возражения, но они предсказуемы.

— Возражения какие?

— Простой пример: если вы, Петров, сразу не объясните правила грамматики, люди привыкнут говорить неправильно. Можно подумать, они привыкают говорить правильно, если им объяснить все сложности грамматики. Само собой, моя система не касается людей, которые учатся для того, чтобы стать профессиональными переводчиками, лингвистами. Там, конечно, грамматику нужно знать досконально, так как речь идет о людях, которые уже умеют говорить. И только потом они становятся переводчиками, синхронистами, разбираются в тонкостях стилистики…

— Может, серьезных оппонентов твоей методике нет потому, что ты не претендуешь на их хлебные места, не защищаешь диссертации? Залез в свою нишу — и сидишь в ней, как в берлоге.

— Да и ниша-то не строго очерчена. Я часто занимаюсь с людьми, которые прошли уже какие-то другие методики. И, возможно, после меня они пойдут куда-то еще. К тому же я ни в коем случае никогда не отзываюсь негативно ни об одной чужой методике. Как говорил председатель Мао, пусть расцветают сто цветов. Тем более что время моего курса достаточно ограничено, и каждый может сам понять — есть эффект или нет.

— Дмитрий, это все теория. В газете «Время», где я работаю, есть рубрика «Испытано на себе». Согласен быть Шариком из Простоквашина, на котором Матроскин предлагал опыты ставить. Давай опробуем на мне твою методику.

— Ты какой язык хочешь выучить?

— А что бы ты предложил?

— У меня особое отношение к итальянскому языку. Я его никогда официально, так сказать, не учил — ни в школе, ни в институте. Мой отец работал переводчиком с итальянского, я тебе уже говорил. И этот фактор, скорее всего, сказался. В доме всегда была масса книг на итальянском. Помню, с детства читал в оригинале «Историю итальянской литературы» Рафаэлло ди Санктиса и «Божественную комедию» Данте.

— Знаешь, такие совпадения не бывают случайными. Хотя единственный иностранный язык, который изучал в школе и университете и на котором сносно говорю, — это английский, но отчего-то всю жизнь мечтал об итальянском. Однажды прочел, что по своей мелодике — это первый язык в мире (второй — украинский!), и вожделение к нему только усилилось. В октябре 2006 года мы с Аллой отправились в Италию, однако я, к стыду своему, не обзавёлся даже разговорником. Сам тур стал культурным шоком — от созерцания шедевров галереи Уффици, купола Сан-Пьетро в Ватикане, развалин Помпеи, курящегося Везувия… Но в быту, увы, пришлось общаться несколькими словами и фразами: grazie, ciao, arrividerci, а также prego, due te caldi или due grappe (пожалуйста, два горячих чая или две водки). Ещё один финт для ресторана уже там выучил: Salto il primo! (Первое не буду, пропускаю). Всё. По сей день гложет чувство, что из-за своей итальянской немоты что-то недобрал.

— Можно восполнить. Ну что, приступим?

Io parlo italiano

Отступление Вадима Борейко

«Кто не знает иностранных языков, тот ничего не смыслит и в своём родном языке».

Иоганн Вольфганг Гёте

Мы с Петровым и в самом деле такой задачи изначально не ставили — научить меня иному языку. Она возникла, как говорится, по ходу пьесы. Общались тогда в течение более чем недели каждый вечер, и обстоятельства, таким образом, способствовали.

Прежде чем приступить к рассказу, как я сдался Петрову на опыты, хотел бы сделать оговорку. Моё повествование не стоит воспринимать как учебное пособие по изучению итальянского: на эти цели гораздо лучше годится последняя глава книжки — «Английский — это просто!» Там методика Петрова изложена хоть и в сжатой, но тщательно структурированной форме, которую на начальном этапе овладения английским языком вполне можно использовать как самоучитель. Моя же цель здесь — передать собственные эмоциональные ощущения при погружении в волну итальянского, комментарии maestro в процессе эксперимента (благо диктофон всё время оставался включенным) и общую атмосферу лингвистического дайвинга. Конечно, у этой главки и последующей будет немало точек схождения: методика-то одна и та же. Ну да ничего: повторение — мать учения.

Понимаю, что затягиваю увертюру, но для начала, думаю, стоит рассказать, с каким багажом иностранных языков я подошёл к петровскому курсу: чтобы потом сравнить затраченное время и эффективность традиционной методики и психолингвистической. Собственно, относительно серьёзный багаж состоял из одного лишь английского, с которым я впервые столкнулся в 1970 году в пятом классе и на котором достаточно свободно изъясняюсь и теперь.

Школа моя в Калининграде была обычной, не специализированной. Через столько лет мне трудно сейчас оценить уровень знания языка моей первой «англичанки» Владилены Алексеевны, но наверняка её English был книжным: ни о каких стажировках за границей тогда и речи не могло идти. Однако я благодарен ей за главное: она смогла привить интерес к языку. В школе на английском я больше читал, чем говорил, и к окончанию даже одолел несколько книжек в оригинале, в том числе «Собаку Баскервиллей» Конан Дойля, «Убить пересмешника» Харпера Ли, «Смерть коммивояжёра» Артура Миллера. Ещё вспоминаю свой устный рассказ на заданную тему в старших классах, путаный, с огромным количеством ошибок, но довольно бойкий: многие однокашники не умели и этого. В общем, для провинциальной школы тех времён считалось, что я знаю English прилично.

Хотя общий уровень изучения иностранных языков в обычных десятилетках был удручающим. Вот что говорит по этому поводу коллега Свинаренко: «Почему так преподавали иностранные языки в советских школах? Да чтобы люди даже и не думали о том, чтобы свалить. Человек думал: ну свалю я, а знаю всего двадцать слов, говорить не могу, и кому я там такой нужен?» Не только чтобы свалить — вообще никакой мотивации не было к глубокому овладению языками. Кроме иррациональной. Как у школьников, так и у учителей. Впрочем, одна мотивация была: узнать, о чём же поют The Beatles, Deep Purple и Led Zeppelin.

Но опять же — где взять среду общения на чужих наречиях в 1970-е?

Как бы то ни было, моего немотивированного интереса к английскому хватило в 1975 году при поступлении на журфак МГУ, чтобы сдать этот предмет на «отлично». Хотя, как уже понял впоследствии, принимали его с очень большим дисконтом. В университете, по всей видимости, отдавали себе отчёт в уровне школьного преподавания и поэтому иностранному всех начали учить с нуля. Помню учебник Hornby, отвлечённые топики, овладение политической лексикой по газете английских коммунистов «The Morning Star», которая покупалась в гостинице «Националь», лингафонный кабинет, откуда мы не вылезали, а преподаватель Инна Соломоновна Стам вручную фиксировала наши языки между зубов, ставя дифтонги: произношению отдавался приоритет. Да, а ещё было диво дивное — бобинные видеомагнитофоны, благодаря которым мы внимали эталонному английскому прононсу дикторов Би-Би-Си.

В студенческие годы у меня, наконец, появилась возможность практиковаться в разговорном английском. Соседом по общаге оказался Абдурахман Хубара, бывший первый секретарь комсомола Народного Йемена. Ему с кошмарным (в сравнении с тем, что нам преподавали) произношением до оксфордского, конечно, было так же далеко, как от Москвы до его Адена. Но именно с Абдурахманом за бутылкой портвейна я приобрёл навыки беглой речи. По крайней мере, он не поправлял меня на каждом слове.

В конце третьего курса сдавали госэкзамен по английскому. Я отбухтел положенное и жду за дверями итогов. Вдруг вылетает Инна Соломоновна с моей зачёткой и восклицает: «Excellent!» Только по её сияющим глазам я понял, что получил «отлично», потому что слова этого не знал.

Несмотря на гипертрофированное внимание, уделяемое произношению (кстати, им удалось-таки смягчить мой грубый русский акцент), английский на журфаке за три года засадили в меня основательно.

После того госэкзамена тринадцать с половиной лет я не имел вообще никакой практики в английском, пока в начале 1992-го не устроился в первый в Казахстане англоязычный журнал «Caravan Business News» ответственным секретарём. То есть прислугой за всё. И странное дело: мой English всплыл, как всплывает подводная лодка со дна океана, — и практически в том же объёме, какой мне дали в университете. Видимо, запас, внедренный в моё сознание в студенческие годы, действительно оказался несгораемым (об этом запасе Дмитрий ниже расскажет подробнее), за что я искренне признателен г-же Стам. Тут ещё, конечно, и сильная мотивация — экономическая необходимость — подсобила.