Гойда - Джек Гельб

ладони владыке горячий кусок будто бы живой плоти в сгустках липкой крови. Не успел Иоанн и выдохнуть, как жуткое видение растаяло.

Царь стиснул зубы до скрипа, неволею отёр и без того чистые руки о подол своего одеяния и сжал кулаки. Дрожь не унималась, как бы ни был упрям и стоек владыка.

– Кто ты? – сквозь сбитое хриплое дыхание вопрошал монаха.

Иоанн бы не подивился, если бы святой отец исчез бы в тот же миг, точно звёзды с наступлением рассвета, но того не случилось.

– Отец Василий, – молвил исповедник, положа руку на сердце.

Иоанн злобно усмехнулся, скорее оскалился, и в тот же миг пристыдился собственного чувства. Сглотнув, он выпрямился, глядя на святого отца, и в один миг все мысли рассыпались, и царь не мог подобрать слов. Переведя дух, Иоанн прочистил горло и опустил взгляд.

– В чём хочешь покаяться, сын мой? – вопрошал святой отец.

– Во многом, – едва ли дав окончить, молвил царь, – слишком многом, отче, слишком многом.

Повисло молчание. Холодный ветер отчего-то был бесшумным в этих стенах. Глубоко вздохнув, Иоанн развёл руками.

– В душегубстве. В лютых и безбожных душегубствах, – царь говорил быстро, будто бы в бреду. – И нету им числа, отче. И да будет мне суд Божий – не было мне, как поступить иначе.

– Столь ли безволен ты, сын мой, яко глаголешь мне? – вопрошал монах.

Иоанн горько усмехнулся, и тяжкая боль тупыми когтями врезалась в сердце царское.

– Я уповаю на суд Господень, – молвил сипло владыка, – не справедливый, но милосердный.

– Был ли ты безволен, – вопрошал исповедник, будто бы не слыша Иоанна, – покуда слуга твой явился и убил отца Филиппа?

Иоанн замер. Слух оборвался, будто бы подле него разорвался тугой снаряд пороха. Звон заполнил всё собой. Незримое и неотвратимое удушье подступалось к горлу, окольцовывая его подлым змием. Взгляд слепо метался, не находя, за что зацепиться. Иоанн насилу обратил взор на отца Василия.

– Что?.. – вопрошал, нет, молил царь в глухом бессилии.

Отец Василий поджал губы, верно, сам пребывая в замешательстве.

– Неужто, царе, неведомо тебе, что чинят твои опричники? – в робости и со страхом, но всё же чётко молвил монах.

– Кто посмел? – стиснув зубы, вопрошал Иоанн.

– Молодой опричник не называл имени, – ответил отец Василий.

Боле Иоанн не мог слышать ни слова. Он покинул храм, и, выйдя на улицу, почувствовал, как вся разбитость, страх и горечь обрушились на него. Иоанн потерянным взором метался вокруг, закрыв лицо рукой. Было больно дышать. Каждое биение сердца давалось тяжело. В отчаянии Иоанн пал на колени, не в силах вынести той муки, которая разверзлась в его груди, грызя его заживо. В злости и свирепой ярости Иоанн поднялся на ноги и, рыкнув лютым зверем, направился по безлюдному двору к своему коню. Подлая бесовщина не отступала, точно чуя слабость Иоанна.

Курбский усмехался, расхаживая по скрипучему снегу.

– И каков же путь всепрощения? – вопрошал Андрей. – Славно ведь, царе?

– Я ему всё простил, – шёпотом бормотал Иоанн, мотая головой. – И это прощу.

– Верю, верю, – с усмешкой Андрей всплеснул руками да положил руку на сердце. – Меня ль уверить чаешь? Али себя?

Иоанн слышал ту речь, полную жестокого яда. Он выдержал эти слова, насилу выдержал, сохранив при том самообладание, покуда всё тело его предавало.

– Лишь узрею я очи его, – шептал сквозь ком в горле владыка, – лишь узрею и точно изведаю, правда то али нет.

Курбский пожал плечами, и насмешка не покидала его лица.

– И ежели правда, – молвил Иоанн, – то прощу ему и это. Слышишь, мразь?! Плевать мне! Дал мне Бог из милости власть – и в милость её и направлю. Я всё простил ему.

– Ты всяко мог учуять ложь, – произнёс Андрей, – но нынче какая-то лукавая пелена заслоняет твой взор.

Иоанн провёл по лицу, касаясь переносицы. Сиплый и безумный смех сорвался с его уст. До чего потешно было самому владыке нынче собственное помешательство!

– Это… – молвил Иоанн, указывая пред собой. – Это ложь. Нету тебя здесь.

Андрей пожал плечами и, пройдясь по скрипучему снегу, приблизился к Грому. Конь хмуро выдохнул, но боле никак не противился. Курбский взял поводья и протянул их Иоанну. Владыка не верил своим глазам. Доныне многие ужасы облекались будто бы в истинную плоть и немало видений терзали денно и нощно сердце и рассудок, но нынче всяк закон был преступлен. Иоанн не мог верить собственным глазам. Царь отчаянно и упрямо мотал головой, не находя никакого объяснения, отчего призрак обрёл плоть и кровь.

– Меня ль уверить чаешь? Али себя? – всё вопрошал Андрей.

Иоанн всё стоял на месте, не в силах пошевельнуться. До кощунственного верный образ всё никак не отпускал царя, не давал сдвинуться. Андрей глядел в ответ да будто бы взаправду никак не мог взять в толк, отчего же великий государь так дивится со столь невинного жеста – всего-то подал поводья. Наконец владыка отмер и осторожно приблизился, сам не ведая к чему.

– Ты здесь? – вопрошал Иоанн, с трепетом поднимая дрожащую руку.

Андрей усмехнулся да пожал плечами, покуда царь принимал поводья. В мгновение Иоанн исполнился лютой решимости. Он вытащил меч из ножен, что покоился при седле. Одним резким ударом Иоанн рубанул Курбского поперёк тела, повалив наземь. Всё так же, ослеплённый яростью, царь с неописуемым пылающим упоением вогнал меч в самое сердце неведомого существа. К пущему ужасу Иоанна, из раны пылко выступила горячая кровь, точно бы у живого человека.

В это же мгновение что-то перемкнуло в рассудке Иоанна. Он ни разу не обернулся на тело на снегу, истекающее кровью. В том числе и из страха, но помимо того – суетливая и мятежная спешка гнала царя срочно воротиться в кремль. Иоанн беспощадно гнал своего коня. Холодный воздух продирал насквозь, но то не заботило владыку – не впервой видали эдакую стужу, да бывало и хлеще. Нынче в мыслях стоял лишь образ Фёдора, его ясных глаз, в которых таилось столько же нежности, сколько и хитрого лукавства.

Иоанн гнал Грома плетью, чуя всем нутром, что мчится от рокового северного ветра и не поспевает его конь, и не поспеет. Когда Иоанн въехал в ворота кремля, сердце его замерло. Его встречал Скуратов, и ещё до того, как царь признал на чёрном облачении кровь, Иоанн поднял глаза к небу и силился совладать с тем, что грядёт.

– Беда, царе… – молвил Малюта.

– Где Басмановы? – вопрошал Иоанн, спешившись.

Он опирался рукой о шею Грома, ибо ноги дрожали в утомлении после лютой скачки.

– Мертвы, – с поклоном через боль ответил