Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора Герцогиня Абрантес

Когда император приехал в Испанию сам и лично стал руководить войсками и гвардией, когда эти непобедимые фаланги шли дружно, уничтожая все, что встречалось на их пути, и император увидел, что пушки истребляют английскую армию, остатки которой маршал Сульт оттеснил в море, он получил еще более ложное представление о войне, какую можно вести в Испании. Он возвратился во Францию, думая, что даже люди с обыкновенными способностями сумеют закончить эту войну. Увы! В то самое время, когда «Монитор» рассказывал во Франции, что в Испании нет никаких войск, не осталось никакой силы, мы с трудом пробирались по стране, опустошенной самими жителями, и терпели недостаток в самых необходимых жизненных потребностях.

Я уже говорила о своем собственном ужасном положении из-за беременности. Оно делалось с каждым днем все более прискорбно для Жюно, который со страхом видел приближение минуты нашей разлуки. Сначала мы воображали, что я легко смогу возвратиться в Вальядолид ко времени моего разрешения или даже в Мадрид, где я была бы под покровительством короля Жозефа, и он, верно, принял бы меня со своей добротой. Но теперь становилось ясно, что возвратиться было решительно невозможно — для этого понадобилась бы охрана человек в пятьсот. Жюно, почти без ума от ужасного беспокойства за жену и дитя, которое готовилась она родить, сел на лошадь и приехал к Массена. Они дружили тогда, и Жюно сказал ему, как несчастлив он от одной мысли оставить меня почти при наступлении родов, без всяких средств защиты, посреди тысячи опасностей в брошенной деревушке, которую окружает все, чего только можно страшиться.

— Пусть герцогиня едет с нами, — сказал он Жюно.

— Это невозможно! — отвечал мой муж. — Подумай, что она должна родить через шесть недель, а теперь почти умирает.

— Так надобно отвезти ее в Саламанку, это место ближайшее и самое гостеприимное для нее.

— Нет, нет! — сказал Жюно, и лоб его тотчас наморщился. — Я не хочу оставлять свою жену в Саламанке — этот город не защищен от внезапного нападения. Через три дня там появится дон Хулиан, если жена моя отправится туда сегодня.

— Черт возьми! — вскричал Массена. — Ты говоришь правду, мой бедный Жюно!.. Но как же быть?

И оба они, занятые в то время самыми важными делами, забыли о них ради того, чтобы подумать о жребии бедной женщины, которая готовилась сделаться матерью.

— Это ужасно! — наконец сказал Жюно. — Остается только одно убежище, где я могу оставить жену и не умереть от беспокойства, — это Сьюдад-Родриго…

Массена пристально посмотрел на Жюно.

— Сьюдад-Родриго?.. — пробормотал он.

— Да! Сьюдад-Родриго. По крайней мере, за укреплениями его она будет защищена от бандитов этого дона Хулиана.

— Но подумай, — сказал ему князь Эслингенский, — что там не осталось ни одного дома с целым потолком. Бомбы изрешетили все, если что и есть еще там не разрушенного. Кроме того, Сьюдад-Родриго совсем без жителей.

— Лучше жить в пустыне, нежели страшиться общества гверильясов, — сказал Жюно. — Герцогиня поедет в Сьюдад-Родриго, только я прошу тебя оказать ей ради меня одну благосклонность: позволь оставить полтораста швейцарцев Невшательского батальона, которые станут оберегать ее, а когда здоровье ее позволит и она решится приехать к нам, будут служить ей прикрытием.

Массена тотчас согласился и в самом деле оказал этим явную благосклонность, потому что армия его была немногочисленна, хоть громко и повторяли, что она состоит из трех корпусов. Жюно тотчас приехал назад в Сан-Феличе более спокойный, но в недоумении, как объявить мне, что я должна отправиться в Сьюдад-Родриго, который он сам описывал мне такими ужасными красками.

Болезнь удручала меня до такой степени, что я почти не обратила внимания на слова его; меня поразило только то, что армия его через два дня отправляется в поход и мы должны расстаться.

Тогда-то узнала я одну особу, которая долго была в Испании спутницей моего несчастья и не оставляла меня целый год: это баронесса Томьер. Муж ее участвовал в обоих походах в Португалию, жена сопровождала его в первом и не хотела оставить во втором. Генерал Томьер командовал бригадой; Жюно очень уважал его и во время первой экспедиции вверил ему важный пост. Генерал Томьер прежде был адъютантом маршала Ланна, а известно, что последний терпел только таких штабных офицеров, на которых мог положиться. Генерал Томьер находился в этот раз опять под началом Жюно, и с ним ехала жена его.

Кто бывал в Испании, тот знает, что, удалившись на два или три лье, там, особенно в поле, так же трудно опять съехаться, как у нас между Канном и Парижем. Я не знала госпожу Томьер, но когда Жюно сказал, что за три лье от меня находится женщина, молодая, добрая, тихая, любезная и к тому француженка, что это жена одного из его генералов, я со слезами умоляла его упросить ее жить со мной, пока мне придется проводить жестокие дни одиночества. Жюно тотчас занялся этим, и дело сладилось, потому что генерал Томьер тоже с трудом мог возить с собой жену; он видел все трудности, стоящие перед французской армией. Со всех сторон доходили слухи, что Веллингтон приказал истреблять жилье, увозить продовольствие и опустошать все при отступлении своем к Лиссабону. Такие меры, бесконечно увеличивая силу его, были пагубны для нас. Впрочем, успех оправдал его поступок: эти меры победили Массена…

В первых числах сентября французская армия начала дефилировать для вступления в Португалию. Наконец и восьмой корпус начал свое движение: минута разлуки моей с мужем наступила… и была ужасна! Он трепетал за свое дитя и за меня; я боялась за свое дитя и за него. Не без страха я думала и о себе, хотя болезнь поселила во мне большое отвращение к жизни. Но я была необходима невинному существу, которое носила, и смерть моя могла сделать сиротами трех детей, которые молились Богу за своего отца и за меня в пятистах лье от пустыни, где я плакала и молилась за них.

Наконец мы расстались: он отправился в Португалию, а я поехала в Сьюдад-Родриго. Генерал Како, тогдашний начальник этого города, был предуведомлен и приготовил мне квартиру, которая, говорил он, могла быть прилична, то есть защищала меня от дождя, падающего ручьями в это время года на бесплодные, пустынные горы.

Я могу долго описывать Сьюдад-Родриго, но это не даст понятия о том, что такое была эта груда обломков, посреди которых, как вехи, стояли несколько домов, поддерживаемые огромными блиндажами, что придавало печальную мрачность тесным улицам и домам этого ужасного места, без того уже темного. Когда я въехала в город, сердце мое сжалось и я невольно закрыла глаза.

Генерал Како ожидал меня у дверей дома, приготовленного для меня, едва ли не лучшего в городе. Дом остался цел, потому что стоял в отдалении, это был дом одного каноника, который тоже бежал при общем бегстве. Под блиндажами видели только бродивших солдат, раненых или больных, оставленных Массена, которые больше походили на тени, нежели на людей, предназначенных для защиты города. Между тем они должны были сражаться в случае нападения на город.

Сьюдад-Родриго — самое дикое и бесплодное место на всем Пиренейском полуострове: ни одного дерева нет вокруг старых его стен. Вы сказали бы, глядя на горы без зелени, что проклятие Бога иссушило тут все. Но этот печальный вид оставался не единственным несчастьем нашим: у нас не было ничего. Даже за золото не могли мы купить самой простой, обыкновенной пищи: крестьяне бежали, земля стала пустыней.

Я устроила себе комнату в верхнем этаже, потому что в нижнем было темно от блиндажей. Там занималась я шитьем белья для моего ребенка, часто смачивая слезами нитку, которой сшивала крошечные наряды. Я не получала писем из Франции около месяца, с того времени как французская армия выступила в поход, и за это время мне не пришло также ни одного известия ни о Жюно, ни об армии. Никогда раньше не случалось, чтобы шестидесятитысячная армия перешла реку, вступила в другую страну, и на другой день наступило бы глубокое безмолвие, будто смерть поразила их всех.