Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

же — изменник. Вы должны были покончить с собой, но не принимать милосердие предателя! Какой толк от жизни, если вы лишились чести? Или теперь весь смысл вашего существования лишь в том, чтобы вы могли мочиться спереди и испражняться сзади?

Афраний обнажил меч и дрожащим голосом заявил, что никто и никогда не назовет его трусом, даже Катон. Могло бы случиться серьезное кровопролитие, если бы этих двоих не оттащили друг от друга.

Позже Цицерон сказал мне, что из всех умных ходов, сделанных Цезарем, возможно, самым блестящим стал его жест милосердия. Это было, как ни странно, сродни отсылке защитников Укселлодуна домой с отрезанными руками. Гордые люди были унижены, выхолощены, они приползли обратно к своим удивленным товарищам как живые символы власти Цезаря. Одно их присутствие снизило боевой дух всего войска: как Помпей мог уговорить своих солдат сражаться насмерть, если те знали, что в крайнем случае сложат оружие и вернутся к семьям?

Помпей созвал совет из военачальников и сенаторов, чтобы обсудить тяжелое положение. Цицерон, который официально все еще был наместником Киликии, естественно, присутствовал там, и его сопровождали в храм ликторы. Он хотел взять с собой брата Квинта, но тому преградил путь помощник Помпея. Охваченному яростью и смущением Квинту пришлось остаться снаружи, со мной. Среди входивших внутрь я увидел Афрания, чьи действия в Испании Помпей решительно защищал; Домиция Агенобарба, ухитрившегося сбежать из Массалии, когда ее осадил Цезарь, и теперь повсюду видевшего предателей; Тита Лабиена, старого союзника Помпея, второго по важности начальника в Галлии при Цезаре, за которым Лабиен отказался последовать через Рубикон; Марка Бибула, бывшего соконсула Цезаря, теперь возглавлявшего огромный флот сената численностью в пятьсот кораблей; Катона, которому отдали флот, пока Помпей не решил, что неразумно предоставлять раздражительному сотоварищу такую власть; Марка Юния Брута, племянника Катона, — ему исполнилось всего тридцать шесть, но говорили, что Помпей был рад видеть Брута больше, чем кого-либо другого, ибо убил его отца во времена Суллы и с тех пор между двумя семействами существовала кровная вражда.

Помпей, по словам Цицерона, был сама уверенность. Он сбросил вес, постоянно поддерживал себя физическими упражнениями и выглядел на целый десяток лет моложе, чем в Италии. От потери Испании он отмахнулся, как от незначительного события, второстепенного сражения.

— Послушайте меня, граждане, послушайте, что́ я всегда говорил: эта война будет выиграна на море, — заявил он собравшимся.

Если верить соглядатаям Помпея в Брундизии, у Цезаря имелось вдвое меньше судов, чем у сената. Это был чисто математический вопрос: Цезарю недоставало грузовых кораблей, чтобы вырваться из Италии с силами, хоть сколько-нибудь значительными для противостояния легионам Помпея, — следовательно, он попал в ловушку.

— Он теперь там, где нам требуется, и, когда мы будем готовы, мы его возьмем. Отныне эта война будет вестись на моих условиях и по моему распорядку, — предвкушал Помпей.

Месяца три спустя — если не ошибаюсь — нас разбудил посреди ночи неистовый стук в дверь. Невыспавшиеся, мы собрались в таблинуме, где ждали ликторы вместе с одним из приближенных к Помпею центурионов. Войско Цезаря несколько дней назад высадилось на побережье Иллирика, близ Диррахия, и Помпей приказал всем силам выступить на рассвете, чтобы встретиться с противником. Предстояло пройти триста миль.

— Цезарь вместе со своим войском? — спросил Цицерон.

— Полагаем, да, — ответил один из ликторов.

— Но я думал, он в Испании, — удивился Квинт.

— Он и вправду был в Испании, — сухо проговорил Цицерон, — но, очевидно, теперь его там нет. Странно: насколько я припоминаю, меня решительно уверили, что такого не может случиться, поскольку у него не хватит судов.

На рассвете мы отправились к Эгнатиевым воротам, чтобы посмотреть, нельзя ли разузнать больше. Земля дрожала от тяжести двигавшегося войска — длинной колонны в сорок тысяч человек, проходившей через город. Как мне сказали, она растянулась на тридцать миль, хотя мы, конечно, могли видеть только ее часть: пеших легионеров, несущих тяжелую поклажу, конников со сверкающими копьями, лес штандартов и орлов, все — с грозной надписью SPQR[113], трубачей и корнетистов, лучников, пращников, солдат, управлявшихся с метательными орудиями, рабов, поваров, писцов, врачей, доверху нагруженные повозки, вьючных мулов с палатками, инструментами, едой и оружием, лошадей и быков, тащивших самострелы и баллисты.

Мы присоединились к колонне примерно в ее середине, и даже я, совсем не военный человек, счел это волнующим. Да и Цицерон, если уж на то пошло, в кои-то веки преисполнился уверенности. Что же касается юного Марка, тот и вовсе был на небесах и сновал туда-сюда между нашим участком колонны и конницей. Мы ехали верхом. Ликторы шествовали перед нами со своими лавровыми прутьями. Когда мы двинулись через равнину к горам, дорога пошла вверх. Я видел далеко впереди красновато-коричневую пыль, поднятую бесконечной колонной, и время от времени — блеск стали, когда в шлеме или в наконечнике копья отражалось солнце.

К наступлению ночи мы добрались до первого лагеря — со рвом, земляным валом и палисадом из кольев. Палатки были уже поставлены, костры зажжены, в темнеющее небо поднимался изумительный запах стряпни. Мне особенно запомнились звон кузнечных молотов в сумерках, ржание и движение лошадей в загоне, а еще — пропитавший все вокруг запах кожи множества палаток, самую большую из которых поставили чуть в стороне — для Цицерона. Она стояла у перекрестка в середине лагеря, недалеко от штандартов и алтаря, где Цицерон тем вечером руководил всегдашним жертвоприношением Марсу. Он помылся, умастился, хорошо поужинал и мирно выспался на свежем воздухе, а на следующее утро мы снова выступили в дорогу.

Так повторялось все пятнадцать дней, когда мы шли через горы Македонии в сторону границы с Иллириком. Цицерон постоянно ожидал вызова на совет к Помпею, но так и не дождался. Мы не знали даже, где находится главноначальствующий, хотя время от времени Цицерон получал донесения, из которых складывалась более ясная картина происходящего. В четвертый день июня Цезарь высадился с несколькими легионами (возможно, пятнадцать тысяч человек) и, застав всех врасплох, захватил порт Аполлонию, примерно в тридцати милях от Диррахия. Но с ним была лишь половина его войска. Он остался на захваченном им участке, а его грузовые суда тем временем вернулись в Италию, чтобы привезти другую половину, — Помпей никогда не принимал в расчет дерзость своего врага, способного сделать два морских перехода. Однако на этом знаменитая удача Цезаря закончилась. Наш флотоводец Бибул перехватил тридцать его грузовых судов, спалил их — матросы сгорели живьем — и развернул свой громадный флот, чтобы помешать военным кораблям Цезаря